Александр Фролов - Гребень Дракона

– Зачем же ты за него замуж вышла?

– Обозналась… Коль, помоги, что ли, платье расстегнуть: молния сзади, я не достаю.

– А что ты скажешь мужу, если он вдруг проснется? – спросил я, чувствуя, что начинаю сдаваться, и вжикнул замком.

– Он? Проснется?! Не смеши меня! Этот негодяй очухается только к завтрашнему обеду, а сейчас его бесполезно будить: хоть из пушки стреляй, хоть водой поливай, – ответила Наташа и принялась стягивать платье. – А завтра я ему скажу – непременно скажу, что провела с НИМ незабываемую ночь любви. И это будет сущей правдой, если ты, конечно, справишься.

Вечерний наряд упал к её ногам, и на ней остались только украшения да шелковые трусики небесно-голубого цвета. Я с вожделением залюбовался её пышной грудью с большими темно-коричневыми сосками. «В конце-концов, я давно её хочу – весь вечер. Довольно ангелом прикидываться, уже давно пора, по знаку свыше, устроить шквальный „ветер перемен“. Гость согласен, дама жаждет, муж не возражает. Всё сходится. А он тоже „хорош“, довел такую роскошную женщину до сексуального голода. Это же садизм высшей степени! Вася однозначно виноват, и должен быть наказан подарком в виде рогов», – размышлял я, раздеваясь.

– Что ж, чего не миновать – тому и быть, – сказал я и скинул плавки.

Наташа окинула меня ошалелым взглядом и шагнула ко мне вплотную. В моих объятьях оказалась женщина редкой красоты. Я вновь ощущал своим телом упругость её пышущей жаром груди, как это уже было во время «белого танца», только сейчас – без прослоек одежды между нами; и вновь жадно целовал её, но теперь – при ярком свете и в присутствии мужа. Я уже весь горел желанием, и Наташа это чувствовала своим животом и грудью; её тоже колотило от возбуждения. Я поднял её на руки, обошел кровать, бережно опустил её на середину незанятого места на постели и стал снимать с неё последнюю деталь одежды. В помощь мне, Наталья приподняла свой шикарный зад. В какой-то миг мне вдруг почудилось, что мы с ней когда-то уже встречались. «Быть может, … в моём давнишнем забытом сне?» Я отмахнулся от бредового наваждения дамскими трусиками и положил их на уголок тумбочки, на которую предусмотрительной хозяйкой был заранее поставлен разнос с начатой бутылкой шампанского, двумя фужерами и шоколадкой. «И когда успела?»

Именинница лежала рядом с беззаботно дрыхнущим скукожившимся мужем. В ожидании законного подарка, она, раскинув руки и свои козырные ноги, с предвкушением смотрела на меня и на мой огромный «гостинец», направленный в люстру. Её черный мохнатый треугольник на всякий случай указывал мне направление атаки, но я бы и так не промахнулся…

Наш первый «раунд» был неистовым, как взрыв, и закончился очень быстро. Наташа успела его завершить на первых секундах, а я отстал всего на чуть-чуть, пропустив даму вперед – по этикету.

Благодаря моей неутомимости, мы безо всякого перерыва-перекура, не меняя позы, сразу приступили ко второму «раунду», но уже в медленном темпе, смакуя дивные ощущения и непринужденно беседуя.

– Коль, у тебя такой крупный мужской орган, что мне сейчас даже немножко больно, с непривычки. Нет-нет, не останавливайся! Я даже хочу этого, я от этого балдею. Я буду называть его – Красавец Мустанг. Он у тебя просто прелесть! Не то, что у этой пьяни – конёк-горбунёк, – говорила подо мной Наталья, учащенно дыша. Она старательно выполняла движения бедрами, попутно жуя шоколад, закусив им выпитый со мной на брудершафт фужер шампанского – за удачное начало.

– А почему «горбунёк», а не «горбунок»? – усмехнувшись, спросил я и откусил большой кусок от протянутой ею шоколадки.

– Да потому что «горбунок» – это что-то большое и мощное, а у этого подлеца – огрызок, обмылок или окурок. Да и тот нужен ему только для того, чтобы пи́сать.

– Сожалею, рыбонька, но помочь ничем не могу.

– Не говори так! Ты уже помог мне познать, что такое счастье. Оно началось сегодня, когда ты запел: «Прощай, прощай, любовь моя», – как будто уже собрался уходить, не осчастливив меня. У меня в тот момент даже в груди защемило… Когда мы с тобой танцевали, ты что-то шептал мне на ухо о моих глазах, об оливье, о моей фигуре, о символичности музыки. Но я до конца не улавливала смысла твоих фраз, зато я ловила неописуемый кайф от легких прикосновений к уху твоих губ. Мне жуть как захотелось попробовать их на вкус, и ты угадал моё желание. А когда ты меня целовал, мне показалось, что я умираю от счастья. Я вообще куда-то улетела, как будто какая-то энергия с твоих горячих губ ворвалась в меня и кинула к облакам. И вот тогда, в танце, я подумала: «Он ведь ничего этакого не сделал, а мне уже так хорошо. Что же со мной будет, если он вонзит в меня вот эту оглоблю, которая мне сейчас упирается в живот?» Я мысленно вообразила себе эти ощущения и докуда это мне достанет – и обалдела. У меня аж всё застонало, там внизу. И вот тогда я твёрдо решила осуществить своё желание во что бы то ни стало. В конце танца мои трусы так намокли – хоть выжимай. Если сомневаешься в моей честности и искренности, то сам посмотри. – Она взяла с тумбочки свои плавки и предъявила их мне, как вещественное доказательство. – Вот результат нашего белого танца!