Владимир Фомичев - Поле заживо сожженных.

Моя баллада о посещении места трагедии в Борьбе, надеюсь, расширит представление присутствующих о «малой родине» Михаила Исаковского.

Впервые опубликовано, вместе с балладой «9 мая 2007 г.» и фотографией с места массового сожжения мирных жителей в Борьбе, газетой «Московский литератор», № 16, август, 2007.

Год столетия со дня рождения Михаила Васильевича Исаковского

совпадает с 55-летием Победы родного народа в Великой Отечественной войне и окончанием Второй мировой войны. Пережитое человечеством шестилетнее безумие, подвиг мужественности поколения нашего юбиляра и его поэзия воспринимаются мной в качестве потрясающе спаянных в историческое единство событий. Разумеется, не все согласятся с подобным воззрением. В доказательство своей правоты хочу проанализирорвать «Враги сожгли родную хату» М. Исаковского как лучшее лирическое стихотворение о последней мировой войне:

Начало этого шедевра, всего два восходящих стиха, уже концентрирует, как увеличительное стекло, внимание на главном в военной эпохе – театре страшных действий, и на основной фигуре, несущей смысл справедливости, а также на ее жгучей душевной драме. Вспомним союзников, сокрушавших вместе с СССР коричневую чуму, – США, Великобританию, Францию. Мог ли воин этих стран, возвратясь домой, встретиться с подобным? Риторический вопрос, если учесть, что тяжелый фашистский сапог даже не ступал на землю первых двух государств. Ничего «в русском смысле» не мог наблюдать на своей земле и французский солдат. Там не было области, подобной родной Михаилу Исаковскому Смоленщине, в которой расстреляно и замучено в десять с лишним раз больше мирных граждан, чем погибло узников в Бухенвальде – знаменитом фашистском концлагере. Агрессоры разрушили около тысячи промышленных предприятий, сожгли почти 250 тысяч сельских домов. Больше 50 деревень спалили вместе с жителями, три из них в районе, где родился и вырос автор стихов, о которых идет речь. Причем в одной Борьбе, до сих пор не возродившейся, сгорели заживо 287 человек, считай, в два раза больше, чем в печально известной белорусской Хатыни. Равнозначно событиям грозных лет и исключительно глубокое проникновение Исаковского во внутренний мир победителя:

Исаковский прекрасно знал народ, подробности его жизни внешней и душевной. В изображении им поведения, внутреннего мира «героя, мужа» нет ничего лживого, поддельного. Художник ничего не приукрашивает, не присочиняет. Он пишет, демонстрируя совершенное владение родным языком, являющимся сокровенным и для персонажа произведения. Это не книжный язык, а живое слово, простое и всем понятное. Оно соответствует народному чувству новейшей истории, смыслу человеческой жизни. Я, выросший в родных Исаковскому местах, очущаю точность и реалистичность употребления мастером отдельных фраз, присущих нашей захолустной стороне, районной родине, если можно так выразиться. То, что в масштабах России глубоко запрятано, по сути сильно и органично. Сам от родительницы слышал при ее рассказе о сильном переживании: «Ничего не могла проговорить, словно комья в горле застряли». А отец, обращаясь к ней, при случае мог бы произнести, совсем как герой стихотворения при мысленном обращении к Прасковье: «Накрой в избе широкий стол». Да, семьи были многочисленными, а столы, за которые собирались все, соответствующими – не то что в большинстве современных городских квартир. В хате фронтовика из стихотворения, хотя это и не подчеркивается, тоже проживало много народу, раз в произведении присутствует такая деталь. Здесь налицо действие закона Эрнста Хемингуэя о творческой манере «айсберга», когда видна лишь десятая часть изображаемого, а девять десятых как бы под водой, но непременно воспринимаются читателем, и тем сильнее на него действуют. Что-то похожее на более близкое нам понятие о таком тексте, в котором словам тесно, а мыслям просторно.