Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен

После репетиции, когда никто не смотрел в нашу сторону, божественная Сингла подбежала ко мне и поцеловала прямо в губы.

— Ты прекрасен, Албризи. Мне тебя так не хватало. Говорят, тебя тяжело поранил кинжалозуб. Сегодня вечером, когда танцы будут в разгаре, а Поззи уже напьется, давай ускользнем куда-нибудь. Я сыграю доктора и осмотрю, какие органы у тебя еще действуют.

— Дрогоценнейшая Сингла, когда я лежал полумертвый во дворце у Мантеганов, я часто вспоминал о тебе. Ты уже пришла в себя от потери своего галантного капитана Джона из тяжелой кавалерии Тускади?

Она элегантно изобразила рукой жест отчаяния.

— Он был такой… Но не хватит слез, чтобы плакать над жестокостью этого мира. Развеем нашу печаль сегодня же вечером.

Я сделал шаг назад.

— Никогда ничего лучшего мне не предлагали. Но я стал умнее, обрел знания и еще не привык к этому… Я дал обещание Армиде Гойтоле и должен сохранять верность. Как поется в песне: «Окончились дни моего донжуанства».

Она всем телом прижалась ко мне, и я ощутил приятную упругость ее бюста.

— Ты смешишь меня, дорогой, ты в своем роде герой, но такой сумасшедший! Невероятно! Попробуй сыграть эту роль на следующей неделе.

Я поцеловал ее в шею.

— Не искушай меня. Гороскоп не позволяет мне этого. Симли Молескин предупреждает меня, Армида предостерегает меня. Если я не внемлю им, для меня могут настать тяжелые времена.

— О, и у моего капитана тоже был такой ужасный гороскоп. А то я бы обязательно убежала с ним в Тускади. Знаешь, с какими опасностями он сталкивался? Однажды он был на волосок от смерти. Ядро турецкой пушки убило под ним скакуна. Ему казалось, что ядро летело очень медленно, оно пробило коня насквозь и было так раскалено, что походило на гигантскую ягоду малины. А он остался невредим, душка.

— Солдаты — ужасные лгунишки, дорогая моя, наивная Сингла.

Лицо ее дернулось, но она быстро овладела собой.

— Что бы он ни делал, для некоторых сегодня свадебная ночь. И хотя ты и свинья, но ты мне не чужой. Я тебя понимаю. Вслушайся что ли в музыку, если мой голос тебя не убеждает.

Уже некоторое время до нас доносилась музыка. Звучали сладкие голоса поющих. Особенно выделялись три девушки, на которых были свободные платья в греческом стиле эпохи Перикла. Они исполняли свадебную песню, написанную специально для случая на стихи Пиндара:

После каждой строфы вступал хор, да и гости нестройно подхватывали полюбившиеся слова припева:

Услышав шаги, мы с Синглой разомкнули объятия, но это оказался всего лишь де Ламбант.

— Гай, я даже не успел поговорить с тобой, если не считать наш диалог в пьесе. У тебя великолепный костюм. А как тебе мой?

Он подошел ближе, принял картинную позу и разглядывал меня из-под руки.

— Замечательный костюм, де Чироло, но боюсь, он тебя полнит. Ты, я вижу, уже оправился от ран?

— Да, конечно. Я уже забыл о них. Все кости целы. Ты смотришь, как будто я вернулся в того света, мой друг!

— Да нет, ничего. Удивляюсь, как ты не облысел от такого ужаса.

— Похоже на то, что из оказавшихся тогда в том месте я меньше всех напуган кинжалозубом.

Де Ламбант дружески взял меня за руку, громко рассмеялся и проговорил:

— Ты, конечно, храбр, Чироло, и, чувствую, никогда не дашь нам этого забыть. Я же должен был оставаться с Армидой, чтобы защищать ее. Если бы она забралась в карету, как ты ей сказал, ее бы уже не было в живых.

— Не зли меня, Гай. Я вообще не могу понять, что вы делали вдвоем в лесу.

Гай в фатовской манере повернулся к Ла Сингле. Она смотрела на нас с выражением, которого я не мог понять.

— Этот Чироло ужасный парень, Сингла, несмотря на свою безупречную добродетель. Тебе ведь все объяснили, Периан, и нехорошо с твоей стороны впадать в ревность. Я все еще с теплом и восхищением вспоминаю твое утверждение, что ревность — это низменное чувство, а любовь должна быть свободна.

Слушать, как против тебя используют твои же слова, все равно, что видеть чужака, одетого в твой лучший костюм.

— У меня была такая мысль — среди прочих. Вас бы рассмешило, если бы я сказал о происходящих во мне глубоких изменениях и внутренней борьбе… — я посмотрел на Гая, затем перевел взгляд на Синглу и продолжил: — Да, я сказал, что ревность — унизительное чувство. Мы все страдаем от этого. Армида во многом собственница и ты тоже, я полагаю. Я прав?