Геннадий Емельянов - Истины на камне

Озеро закипело, забормотало, вспененное, как молочный коктейль. Во все стороны по кругу, вздыбившись, помчались гигантские волны, обрушились на прибрежные скалы. Я отпрянул от кромки берега и наткнулся на Го: она, оказывается, стояла неподалеку, и тоже видела, как возник на свет божий выкуренный из норы змей. На ее лице не было страха, было любопытство. «Где же мои воины?! — сразу подумал я, и сердце мое захолонуло от недоброго предчувствия. — Волна смяла их, унесла, и кинь заглотит парней и не подавится, разве что пощекочет глотку, чудище поганое!» Я засмеялся с облегчением, когда увидел, что охотники бегут без паники, удаляясь от озера. «Куда их несет, неразумных?»

— Остановитесь, мужчины! Куда же вы?

Не услышали, не обернулись и не убавили шаг. Из воды показалась голова змея, отдаленно напоминающая коровью морду непотребных размеров. Мой голос насторожил животину, но она, пьяная от дыма, не способна была еще соображать и действовать согласно своему норову. Я понял, что пора как можно спешнее оставлять это чудесное место от греха подальше. Чего доброго, кинь может не только плавать, но и ползать по суше он ведь, наверно, выходит на охоту, чем-то питается и где-то находит еду.

Зверь бесновался, отфыркиваясь, и волны сильно плескались о берега.

Я быстренько свернул палатки, очень удобные, надувные, и кинул их в заплечный ранец, поманил за собой Го, которая, чуть раскрыв рот, следила за нелепой пляской змея, и пошел прытким шагом в ту сторону, куда только что скрылись мои молодцы.

Я выскочил на бугор, оглядел все четыре стороны, впереди лежала саванна с высокими травами, кое-где недружно рос кустарник, еще дальше и сплошь простирались джунгли. Моих орлов нигде не было.

— Эй! Кинь далеко, покажитесь!

Никого. Пусто. В ушах посвистывал ветер, тучи аспидной синевы застилали высь. Я почувствовал, что сзади подошла Го и остановилась неподалеку. Тревога нежданно переполнила меня, я вздохнул и сел на колючую кочку. Го пристроилась рядом, как-то неуверенно, с внутренним колебанием, потрепала рукой мои волосы: она, кажется, жалела меня, расстроенного? Вот уж странно! Вспугнутые шумом, опять летели негустые стайки птиц. Летели они низко и с гомоном.

— На вашей планете много женщин? — спросила Го совсем некстати.

— Много.

— Они — красивые?

— Всякие.

— Отец не велит мне идти с вами…

— Что же он велит?

— Вернуться.

— И ты выполнишь его волю?

Она не ответила, замкнулась, недоступная. Тревога нарастала. «Где же парни? Неужели прячутся, страшась позора и насмешки?» Я уже хотел призвать на помощь Голову, но тут уловил в траве какое-то шевеление. Внизу показался силач, он почему-то пятился, изредка оборачиваясь, дальше маячил Червяк Нгу, он сгибался под тяжестью и семенил, покачиваясь. Я не сразу сообразил, что воины несут яйцо. Удалые мои парни не ударили, значит, в грязь лицом!

Я сбросил с плеч ранец и заспешил на помощь.

Братья! Люди!

Я верю: вы не забудете про меня, вы опуститесь на эту планету, как спустился я сюда в поисках покоя и одиночества. Я молод и заслуживаю снисхождения — мне ведь казалось, что я устал от жизни, как устают от нее старики.

Я послал гондолу в космос. Вы, уповаю на то, скоро услышите сигналы Головы. Я поставил Мозгу две задачи: первая задача — связаться с кораблем. Вторая задача, если первая окажется невыполнимой, — двигаться в сторону Земли. Вы услышите (да сопутствует мне удача!) сигнал о бедствии, какие посылали в древности моряки; «Спасите наши души!»

Я никогда не буду стыдиться своего поступка. Спасите, братья, мою Го, потом судите меня, если я такого суда заслужил. Го знала, что умрет, но была со мной до последней минуты, и я губами ловил ее слабеющее дыхание. Не хочу и не могу думать, что ее уже нет, еще пуще не хочу думать, что ее уже не будет. Земля моя все может и умеет: вы спасете Го — она, погружена в биологическую камеру. Перед смертью Го научилась смеяться и научилась любить, братья!

Я остаюсь на Синей, потому что здесь племя. Меня оставляют здесь долг и сострадание. Поверьте, я не могу поступить иначе.

Жду вас, люди!

С этого часа я буду жить надеждой.

Прощайте и до встречи.

Как бы далеко мы не уходили от своего первородства, мы все-таки остаемся людьми, мы остаемся людьми до тех пор, пока сохранятся в нас совесть, жалость, милосердие. Поверьте, человек должен страдать, любить, надеяться. Все остальное — второстепенно, поверьте мне. Пустая душа способна родить лишь пустую цель и жестокое упрямство.