Геннадий Емельянов - Истины на камне

Воины бились головами оземь, не щадя лбов, потому как силач был рядом и следил рачительно за соблюдением ритуала, не прощая погрешностей или сознательной нерадивости. Потом все трое поднялись на ноги, нанесли на тела обильные порции ила и подались куда-то. Сперва и недолго они бежали трусцой, с маху преодолели круть берега и пропали из вида.

— Голова!

— Слушаю, Логвин?

— Как там в деревне?

— Все по-старому, Ло.

— Чем заняты?

— Готовятся к сезону дождей: собирают коренья, отряд воинов осмелился даже углубиться в джунгли за мясом.

— Пищу в яму бросают?

— Бросают. Уклад и порядки в деревне почти не изменились.

— Вспоминают о нас?

— Редко, Ло. Они боятся стариков и Пророка. Они говорят: Пришелец рассердил живущих внизу, и расплачиваться будет деревня.

— Хочу спросить, скоро ли встанет желтый из пещеры?

— Он погружен в биологический раствор. Трудно ответить на твой вопрос с достаточной точностью. Видишь ли, его автоматы блокируют информацию. По моим соображениям, месяца через три, не меньше, он начнет активную фазу расконсервацию.

— Спасибо.

Почему, собственно, меня интересует судьба желтого старика? Я ведь не очень волнуюсь за него — пусть себе спит хоть вечность. Но я не потерял интереса к Девушке по имени Го. Желтые, проснувшись, отнимут ее у меня. Но я не отдам ее так просто. Не отдам!

— До свиданья, Голова.

— До свиданья, Ло.

Силач вконец заморочил моих парней: на второй день они уже качались. Скала и Нгу таскали траву, которую рвали где-то за холмами — далеко. С тех пор как толстяк поручился достать яйцо киня, мои бедные ратники ничего не ели, у них маковой росинки во рту не было. Я сказал силачу; дескать, нет смысла так убиваться и пора бы отдохнуть, но он без всякого почтения отрубил:

— Всему свое время, Пришелец.

Перед норой вырос уже целый стожок, рядом силач складывал прутья, небольшие коряжки и всякий подходящий для огня сушняк, потом он с томительной обстоятельностью разжигал костер, отвергнув мою помощь. Он запретил мне спускаться вниз, поскольку я не был обмазан глиной и запах моего тела мог раньше положенного срока выманить чудище из норы. Что ж, логично. Я сам выключился из игры и вынужден был лишь наблюдать. Безделье тяготило, и я стал расписывать девушке Го, как красиво на моей Земле, как свежо утрами в лесу, как всходит солнце (оно большое и опоясано радужными кольцами), как поют птицы и звенит роса, растопленная теплом, как дивно пахнет наше раздолье. Оно пахнет прелью, грибами, смородиной, мокрым курумником. А зимой у нас падает снег. Он только кажется белым, таким белым, что от него ломит глаза. Но он разный снег: синий, восковой, красноватый на закате и даже зеленый. И еще у нас есть моря. На море можно смотреть дни и ночи, без устали. Еще есть у нас реки. Есть леса и горы, покрытые льдом. Земля — наша мать, и нет во вселенной планеты прекрасней.

Мне неважно было — слушает Го или не слушает: я вспоминал, растревоженный мыслью о том, что, наверно; никогда не увижу родину, что тускнеют во мне с каждым часом картины детства, что земная моя память дряхлеет. Но я не хочу забывать, как вздрагивает на цветке бабочка-капустница. Крылья ее теребит ветерок, усы у нее черные и закручены кольцом. Если взять бабочку в руку, на пальцах останется желтоватая мучица… Не хочу забывать ни снегирька, ни синичку, ни серого воробья.

Го подняла голову с колен, распрямилась и убрала волосы со лба.

— Я плохо все это представляю, Логвин.

— Да, слова не имеют силы: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Я покажу тебе мою Землю. Хочешь? Голова, пошли ракету — я прокручу ей видеозаписи, этой Гo, рожденной в темнице.

— Команда принята, Ло.

Вернулись мы через день под вечер.

Шум двигателя ракеты не встревожил моих соратников — Скалу и Червя Нгу, они спали вповалку на берегу, неподалеку от них таял костер, дым от него винтился туго и уходил в нору. — Толстяк сидел, скрестив ноги, и подкидывал в костер траву пучками. Трава, видимо, давала запах, способный выгнать из норы страшного киня. Я уже начал подумывать о том, что силач попросту водит нас за нос, что никакого зверя под землей не было и нет и славные мои соратники, вовлеченные в интригу, терпят неудобства и унижения напрасно.

— Эй, Первый, долго ли еще нам сидеть здесь?

Силач, наморщив лоб, посмотрел на меня снизу вверх с неудовольствием и приложил палец к губам; шибко громко говоришь, Пришелец! На мой вопрос он не ответил, поднялся о натугой, будто старик, поплелся, подгибая колени, похожий на медведя, в ту сторону, где спали влежку воины, с маху пятерней ударил Скалу по заду: пора вставать, недотепа! Брат мой вскочил с прыткостью необыкновенной, изогнулся, ухватившись за ушибленное место, и тут же ткнул силача локтем по скуле. Тот даже не заметил удара, показал знаком; прежде чем идти к костру, следует опять помазаться глиной. Скала тоже знаками дал понять, что эта процедура ему не по душе, но силач засопел, и мой лукавый оруженосец потрусил к берегу. Толстяк же упал рядом с Червем Нгу и захрапел, мерно вздымая одрябший живот.