Ноэми Норд - Алгоритм страха. Пятый день. Перезагрузка. Ангельский туннель

Но если отец, взяв крошку на руки, успеет встретиться с доверчивым детским взглядом, запускается механизм надежнее пуповины.

Принято считать, что слезы на глазах отцов – позор. Но позорнее бегство из родильной палаты со спрятанным свертком под плащом.

Для отцов амазонок заведено правило: если собственноручно обезглавишь запрещенное дитя, получишь денежную компенсацию.

Благочестивые родители так и поступают. Но некоторые не могут поднять руку на новорожденную девочку.

Жизнь таких людей сразу превращается в ад. Шаг – и ты в нищете, без работы, без крыши над головой. Зато ненаглядное дитятко сидит беспечно на твоем плече и говорит:

– Пап, гляди, женщины прячут лица в тряпки. А для чего?

Действительно, для чего?

Противогазы на лицах муззий появились во время массового заражения черной чумой. С тех пор женщины, как порождение грязи и разносчики заразы, обязаны быть укутанными с ног до головы в черный саван. Дозволена лишь узенькая прорезь в саване для глаз.

– Пап, тот дядя сказал, что муззии – заживо похороненные.

– Молчи. И никому ни слова о дяде.

– Почему нельзя?

– Потому что он друг.

– Я- муззия?

– Нет. Ты – другая.

– Я лучше их?

– Конечно, милая, ведь ты же не «заживо похороненная».

– А почему?

– Вырастешь – узнаешь.

Отец увез меня от расправы, спрятал в руинах мертвого города.

Там я и выросла.

О, нет, не среди так называемых нелюдей и отступников, проклятых человечеством, а среди настоящих людей. В мире, кроме хомячков и пластиронов, остались и настоящие люди.

Если в механизме не хватает детали, то он не работает. Так и человек. Если мозг без цепей – он вольное существо.

– Почему дураки живут в городе, а мы, умные, в норах? – однажды я спросила отца.

– Не задавай нечетких вопросов, Ана.

А вопросы так и зудели на языке. Их становилось все больше. Обычно я сидела у отца на коленях, когда начинались споры у костра, и мне приходилось многое о себе узнать.

Отцу говорили:

– Раймонд, девочку нужно оставить в норах.

– Она пойдет со мной, – отвечал он.

– Амазонку не скроешь от Пекла. В городе опасно. Каждый гражданин обязан пройти тест на генетическое совершенство.

– Мы что-нибудь придумаем, все будет хорошо, – не сдавался отец.

Однажды у костра появился новый человек. Он был молчалив, ни слова не проронил. Мужчины подвинулись, освобождая место. Он долго собирался с мыслями, чувствовалось, что тяжело вспоминать о прошлом. После долгого молчания, отогрев руки над пламенем костра, он приступил к рассказу:

– Плохо дело. Я только что из Мегаграда. Изгои, пришлецы, уроды, все у кого нет паспортного чипа в затылке, сжигаются на месте.

– Сжигаются?

– Испепеляются плазмометами. Был человек – и нет. Лишь кучка пепла. Черный жирный пепел, закрасил стены домов и окна. Город словно в трауре. Не стоит выходить по ночам. Улицы охраняют пластироны. Они реагируют на малейшее движение воздуха. Лишь только раздастся шум – врубаются прожекторы, и камеры начинают транслировать показательную аннигиляцию нарушителя.

– Как ваша группа справлялась с этим так долго?

– Мы нашли слабое место пластиронов. На производстве ночных стражей здорово сэкономили. В темноте они реагируют лишь на вибрацию. Мы научились передавать информацию посредством карманных фонарей. Наши люди были рассосредоточены по кварталам в шахматном порядке. Ход конем стал козырем в передаче информации между сигнальщиками. И вот… Все сломано… – незнакомец опустил голову на колени, закрыл ее руками.

Нет, он не плакал, слез не было, он стонал. Стонал, как от боли:

– Столько людей… Лучших из лучших…

Отец посмотрел мне в глаза, матери, всем присутствующим и сказал:

– Надо идти. Медлить нельзя. Цепочку нужно восстановить. Пекло потеряет чутье, если направим его по ложному следу.

Мужчины молча смотрели в огонь.

Незнакомец осевшим голосом прохрипел:

– Вернуться в Мегаград – верная смерть.

– Может, стоит переждать? Уйти на дно? – предлагали мужчины у костра.

Отец упрямо твердил:

– Мы не можем оставить норы без медикаментов. Энергия тоже на исходе. А зима приближается.

– Все это мы знаем, Раймонд. Но некому идти. Кто-то ранен, кто-то стар, а кто-то просто душой не готов.

– Я пойду, – сказал отец.

Не беда, что в нашем прайде слишком много стариков и старух. Они не ищут полезностей на развалинах, шутят, что сами стали «развалинами», богатство которых – воспоминания.