Дино Буццати - Рассказы из сборника 'Семь гонцов'

Снимая свою шляпку из птичьих перышек, она остановилась на пороге комнаты; на лице ее застыла деланно-непринужденная улыбка. Во всем облике этой тридцативосьмилетней худощавой женщины с тоненькой талией и от природы по-детски надутыми губками было что-то вызывающе бесстыдное.

Не отрывая головы от подушки, муж с укоризной, слабым голосом сказал: "Мне было плохо".

"плохо, говоришь?" - равнодушно спросила она, подходя к шкафу. "да, приступ этих моих ужасных колик... думал, не вынесу..."

"Но теперь полегчало?" - тем же тоном спросила жена. "Сейчас стало получше, но все равно еще больно... - тут его голос внезапно переменился, стал резким, злым: - А где это ты была? Могу я узнать, где ты была? Сейчас уже половина второго!"

"Незачем так кричать. Где я была? В кино была, с Франкой".

"В каком кино?"

"В "Максимуме".

"А что там идет?"

"Ну, знаешь! Что это с тобой сегодня? Учиняешь допрос, где я была, да в каком кинотеатре, да на каком фильме, может, хочешь еще знать, на каком трамвае я ехала? Тебе сказано, что я была с Франкой!"

"Какой, говоришь, фильм вы смотрели?" Спрашивая, он все с тем же страдальческим выражением лица подвинулся на кровати так, чтобы можно было достать со стола пачку газет.

"Ах, вот оно что! Проверить решил? Думаешь, я лгу? Хочешь меня подловить, да? Ладно. В таком случае я тебе вообще ничего не скажу. Вот так".

"Знаешь, кто ты? Хочешь, я скажу тебе, кто ты? - От жалости к самому себе Ло Ритто едва не плакал. - Хочешь, я скажу тебе, кто ты? Хочешь?"

Задыхаясь от ярости, он повторял и повторял один и тот же дурацкий вопрос.

"Ну скажи, скажи, если тебе так уж хочется!"

"Ты... ты... ты... - выкрикнул он механически раз десять подряд, с мрачным наслаждением бередя рану, нывшую где-то глубоко в груди. - Я тут едва не подох, а ты шляешься неизвестно с кем. Какойто "Максимум" придумала! Я болею, а она разгуливает с кавалерами... да ты хуже самой последней девки... - Тут он, чтобы усилить впечатление от сказанного, сделал вид, будто его душат рыдания, и, всхлипывая, продолжал: - Ты... ты меня... погу... ты меня погубила, навлекла позор на мой дом... Я лежу в постели больной, а ты всю ночь где-то шатаешься!"

"Ну, завел, завел! - наконец откликнулась жена, убравшая между тем шляпку и костюм в шкаф, и повернула к нему побледневшее и вытянувшееся от злости лицо. - А теперь, по-моему, лучше тебе помолчать".

"Вот как, это я еще и молчать должен! Да как у тебя хватило наглости сказать такое? Я должен молчать? Делать вид, будто ничего не произошло? Ты будешь разгуливать до часу ночи и заниматься своими грязными делишками, а я - молчи?"

Она тихо, с расстановкой, так что все "с" у нее получались свистящими, сказала: "Если бы ты только знал, как ты мне противен, если бы ты только знал, старый сморчок! Подумаешь, художник Ло Ритто! Пачкун! - Ей доставляло наслаждение, что каждое ее слово, как бурав, ввинчивалось в самые чувствительные и болезненные точки его души. - Да ты посмотри, посмотри на себя в зеркало. Ты же конченый человек, развалина, беззубая уродина... с этими своими сальными косицами! Художник, ха!.. Да от тебя же смердит... Не чувствуешь, какая вонища в комнате?" И она с гримасой отвращения распахнула окно и легла грудью на подоконник, делая вид, будто ей необходимо глотнуть свежего воздуха.

С кровати послышалось хныканье: "Я наложу на себя руки, клянусь, я покончу с собой, не могу больше..."

Женщина молчала, стоя неподвижно и глядя из окна в холодную декабрьскую ночь.

Чуть погодя он уже не жалостливым, а снова зазвеневшим от ярости голосом закричал: "Да закрой, закрой это проклятое окно! Хочешь, чтобы я простудился?"

Жена не шелохнулась. Он посмотрел искоса на ее лицо: оно уже не было ни злым, ни напряженным; казалось, из него вдруг ушла жизнь: отразившееся на нем непонятное новое чувство удивительным образом его изменило. И какой-то странный свет озарил его.

"Интересно, о чем она думает? - спросил он себя. - Может, ее испугала моя угроза покончить с собой?" Но он сразу понял, что ошибся. Даже если бы у него были какие-то основания тешить себя надеждой, что у жены осталась хоть капля привязанности к нему, было ясно, что дело тут в чем-то другом. В чем-то очень страшном и сильном. Но в чем именно?

Вдруг жена, стоя все так же неподвижно, окликнула его: "Адольфо! Ц Голос ее был нежным и испуганным, как у девочки. - Адольфо, посмотри",Ц пробормотала она в какойто невыразимой тоске, словно из последних сил.

Любопытство Ло Ритто было так велико, что он, позабыв о холоде, вскочил с постели, оперся о подоконник рядом с женой да так и окаменел.