Джек Вэнс - Языки Пао. (Роман)

Беран с сомнением просмотрел несколько строк: «Надеюсь, результаты оправдают ваши ожидания. Я не хочу никакого кровопролития, никакого насилия».

Палафокс пожал плечами: «Точно предвидеть будущее невозможно. Если не будет осложнений, пострадает только Бустамонте».

«А если нет? Что, если ваш план сорвется?»

Палафокс рассмеялся: «Того, кто не умеет хорошо планировать, ждет свидание с рыбами на дне океана».

Напротив Эйльжанра, по другую сторону Гайалинского залива, начинался Матиоль — обширная область, заслужившая особую мистическую репутацию. Если в древних сказаниях Пао повествовалось о фантастических или романтических событиях, они происходили именно в Матиоле.

В южной части Матиоля простиралась зеленеющая плодородная равнина — Памалистен — с фермами и садами, живописно разбросанными подобно лужайкам и клумбам огромного прогулочного парка. На равнине расположились семь городов, образовывавших вершины гигантского семиугольника; в центре семиугольника находилось Праздничное поле, где народ собирался, чтобы распевать традиционные гимны. Из всех многочисленных и разнообразных конвенций, съездов и массовых сборищ, популярных на Пао, Памалистенские песнопения пользовались наибольшим почетом.

На восьмой день восьмой недели восьмого месяца Праздничное поле стало заполняться задолго до рассвета. Мерцали тысячи небольших костров; ропот приглушенных голосов поднимался над равниной вместе с утренним туманом.

С рассветом толпы приумножились; со всех сторон стекались семьи в ярких одеждах, но с торжественно-серьезными лицами, как того требовал паонезский обычай. На маленьких детях были чистые белые рубахи, на подростках — разноцветные школьные формы с погонами, расшитыми эмблемами; покрой и расцветка нарядов взрослых паонов соответствовали их положению в обществе.

Солнце взошло в голубом, белом и желтом великолепии паонезского неба. Огромное сборище на Праздничном поле становилось все плотнее — миллионы людей стояли плечом к плечу. Иногда они переговаривались затаенным шепотом, но в основном молчали — каждый постепенно проникался чувством отождествления с толпой, добавляя свою внутреннюю сущность к слиянию душ и черпая из этого общего бассейна освежающую, возвышающую бодрость.

Послышались первые робкие вступления — скорее продолжительные вздохи, нежели пение, сменявшиеся продолжительной тишиной. Вздохи становились громче, перерывы между ними — короче; наконец гимн загремел в полную силу — ритмичная совокупность трех миллионов голосов. Ее нельзя было назвать примитивной, хотя она была лишена мелодии или тональности; гимн волнообразно пульсировал, варьируя по высоте и громкости, но сохраняя постоянное эмоциональное напряжение. Настроения толпы менялись спонтанно, в предписанной последовательности — настроения торжественные и обобщенные, примерно так же соотносившиеся с торжеством или скорбью, как широкая горная долина, заполненная плывущим в солнечных лучах туманом, соотносится с брызжущим фонтаном бриллиантов.

Проходили часы — гимн звучал все настойчивее и энергичнее, ритм оживлялся, голоса поднимались. Когда солнце уже проделало две трети пути к зениту, со стороны Эйльжанра в небе появился продолговатый черный аэролимузин. Машина тихо приземлилась на пологой возвышенности в самом конце Праздничного поля. Паонам, занимавшим эту площадку, пришлось срочно потесниться и сбежать с холма — их чуть не раздавил опускающийся черный корпус. Немногие любопытствующие остались вокруг лимузина, заглядывая в блестящие иллюминаторы. Из машины высыпали нейтралоиды в малиновых с голубыми нашивками униформах, молниеносно и без лишних слов разогнавшие зевак.

Четверо слуг вынесли из лимузина и развернули на плоской проплешине холма черный с коричневыми узорами ковер, установив на нем кресло из полированного черного дерева, с черной кожаной обивкой.

Гимн, разносившийся по равнине, едва заметно изменился, приобретая чуть резковатый и хрипловатый характер — человек, не выросший на Пао, вряд ли заметил бы эту вариацию тембра.

Бустамонте, выступивший из глубины черного лимузина, был паоном до мозга костей — изменение не ускользнуло от его внимания. Он понял, о чем оно свидетельствовало.

Песнопение продолжалось. Его характер снова слегка изменился — словно прибытие Бустамонте стало не более чем мимолетным эпизодом; теперь гимн наполнился, пожалуй, еще более резким, негодующим, даже издевательским тембром.