Джек Вэнс - Языки Пао. (Роман)

Выражение лица Берана не нуждалось в комментариях.

«Представь себе язык, как систему шлюзов и плотин, останавливающих потоки, движущиеся в некоторых направлениях, и пропускающих воду по другим каналам. Языком контролируются мыслительные процессы. Когда люди говорят на разных языках, их умы работают по-разному, что заставляет их действовать по-разному. Например — ты слышал о Прощальной планете?»

«Да. На ней живут одни сумасшедшие».

«Точнее говоря, их поступки производят впечатление сумасшествия. На самом деле они — фанатичные анархисты. Изучив наречие Прощальной планеты, можно заметить, что его структура соответствует образу мыслей носителей этого языка — даже если не считать его причиной такого образа мыслей. Язык Прощальной планеты — персональная импровизация, допускающая минимальное возможное количество условностей. Каждый индивидуум свободно выбирает манеру выражаться так же, как ты или я могли бы выбирать цвет одежды».

Беран нахмурился: «На Пао не выбирают одежду по прихоти. Форма одежды установлена, и никто не станет носить незнакомый наряд или костюм, вызывающий у других непонимание».

Суровое лицо Фаншиля озарилось улыбкой: «Верно, верно! Я забыл. Паоны не любят выделяться одеждой. Возможно, именно врожденный конформизм приводит к тому, что среди них редко наблюдаются психические расстройства. Пятнадцать миллиардов здравомыслящих, эмоционально устойчивых приспособленцев! На Прощальной планете ведут себя совсем по-другому. Там любому выбору свойственна абсолютная спонтанность — выбору одежды, выбору поступков, выбору выражений. Возникает вопрос: способствует ли структура языка такой эксцентричности или всего лишь отражает ее? Что является первопричиной — язык или поведение?»

Беран не мог ответить на этот вопрос.

«Так или иначе, — продолжал Фаншиль, — теперь, когда ты понимаешь существование связи между языком и поведением, тебе обязательно захочется научиться раскольному языку».

Реакцию Берана на это утверждение нельзя было назвать комплиментом: «И когда я научусь, я стану таким, как вы?»

«Ты предпочел бы любой ценой предотвратить такой результат? — язвительно отозвался Фаншиль. — На этот счет можешь не беспокоиться. Мы все меняемся по мере того, как учимся, но ты никогда не станешь настоящим раскольником. Об этом позаботились бесчисленные поколения твоих предков-паонов. Тем не менее, владея нашим языком, ты сможешь нас понимать — в том числе понимать, как мы думаем. А способностью думать так, как думает другой человек, исключается враждебность, вызванная неизвестностью и подозрениями. Итак, если ты готов, начнем наши занятия».

На Пао наступили мирные времена, жизнь шла своим чередом. Паоны возделывали поля на фермах, рыбачили в океанах, а в некоторых районах улавливали из воздуха пыльцу огромными густыми сетями, собирая ее в комья — из этой пыльцы получалось приятное на вкус медовое печенье. Каждый восьмой день устраивали местные базары, в каждый восьмой базарный день многочисленные толпы собирались петь древние гимны, а когда день песнопений наступал в восьмой раз, в столице каждого континента проводилась праздничная ярмарка.

Люди перестали сопротивляться правлению Бустамонте. Постепенно все забыли грабежи и унижения, причиненные завоевателями-топогнусцами, а Бустамонте взимал меньше налогов, чем его покойный брат Айелло, причем обходился без показной роскоши и профилактической строгости, каких можно было бы ожидать в случае сомнительного престолонаследия.

Но Бустамонте не был вполне удовлетворен достижением честолюбивых целей. Его нельзя было назвать трусом, но теперь он был одержим личной безопасностью — не меньше дюжины ходатаев и приглашенных посетителей, неосторожно позволивших себе сделать резкое движение в присутствии панарха, были взорваны громолотами мамаронов. Кроме того, Бустамонте воображал, что над ним насмехаются за спиной, в связи с чем еще несколько дюжин приближенных отправили «дышать водой» только потому, что их что-то развеселило в тот момент, когда Бустамонте случилось на них взглянуть. Но горчайшую обиду у Бустамонте вызывала необходимость платить дань Эвану Бузбеку, гетману клана Брумбо.

Ежемесячно он составлял желчное послание, собираясь отправить его Бузбеку на Топогнус вместо миллиона марок, но каждый месяц преобладала осторожность — в бессильной ярости Бустамонте раскошеливался.