Роман Онищенко - Забытые на Земле. «AirZon»

– Я глубоко вам сопереживаю, но сомневаюсь, что это чем-то поможет делу, закон есть закон, и у машины «Фемида-3» нет чувств, понимаете? А как вы сами считаете, он виновен? – Нудно протянула учитель.

Дверь слегка лязгнула замком в ответ. В этом «цирке» не осталось больше, кого можно попросить о пощаде, импульсивно решил старик. Когда Марксонза попросили привстать, зачитывая приговор на суде, тому показалось, что здание суда со своим куполом – это аквариум, а все служивые в нём – немые голодные рыбки, что открывали рты, в ожидании кровавого корма. Мерещились даже чешуи-погоны по всех их цветных комбинезонах, а не только на плечах. В уши залетал непонятный свист, и было одно желание – поскорей бы выйти отсюда, и направиться домой. Марксонза в конце попросили поставить подпись большим пальцем правой руки. Он временами зыркал в сторону отца Эдвина, не смотрит ли на него тот, но с левого фланга зала лишь часто глазела мать покойного подростка. Побледневший же отец Эдвина уставился в пол, придерживая голову рукой. Такое поведение этой парочки слегка напрягало и запугивало Марксонза.

Планшет поднесли и к родителям Эдвина для росписи. По предварительному решению суда – Трэвис обязан был явиться и сдаться властям для суда. И на данный момент юноше следовало бы ожидать негативного решения по нему в сторону самосуда. Он происходил следующим образом: юношу завели бы в специальную камеру в здании инфо-центра вместе с одним из родителей Эдвина, руки мальчика должны быть застёгнуты тюремной магнитной застёжкой позади. И затем, обычно путём удушения происходила месть в таких случаях самосуда. Затем тело преступника сжигалось в тот же день. Процедура описывалась в тончайших деталях по пунктам, но читать эту ересь до конца, никто из подписавших её не удосужился.

Отец Трэва шёл домой больше часа пешком по огромному морозу совсем один, утопив взгляд сквозь обмёрзшие очки прямо в укатанный снег. Дважды попутные траки останавливались с предложениями подвезти его, но всё тщетно. Придя домой, Марксонз поставил редчайшую пластинку в своей коллекции – стиль этой музыки назывался джангл, и грохотала она, что камнепад с громом наперебой. Очевидно, это был идеальный саундтрек того, что томилось на дне души у пожилого мужчины. Взявшись за ручку двери в комнату сына, он так и не смог отпереть ту, хоть она была и вольно открыта. Побродив кругами по холодной кухне, старик принял для себя решение больше никогда не заходить в ту проклятую комнату. Посчитав, что есть некоторые ненавистные ему вещи в этом мире, как инициатива – она всегда мстила ему на следующие дни своими тупыми затеями-бумерангами, так и его отцовские чувства либо же скорбь – нет смысла их навязывать тому, чей лидерский характер противоречил бы всем советам «старших» и игнорировал их. «Каждое новое поколение молодёжи иное, взаимопонимания нет, и ничего с этим уже не поделать…» – Тяжело выдохнул Марксонз, смирившись отчасти со сложившейся ситуацией.

Трэву оставалось ехать буквально с полкилометра до этого нового непонятного места, притом путь предстоял всё время под большим уклоном с рыхлой горки. Вся та база впереди уже просматривалась как на ладони. Можно было чётко разобрать какой-то маяк слева, взлётную полосу в торце, через всю территорию базы, и огромное строение-ангар справа на всей общей панораме.

– Эрико! Внучкааа-аа-а! Эрикооо-о! – Кричал изо всех сил, совсем уже седой упитанный дед с белоснежной обмёрзшей бородой, – там, смотри же! Там что-то красное! Скорее, скорее же! Смотри! Я просто не в силах рассмотреть детально, что там.

Этот дед являлся смотрителем и директором метеостанции-аэропорта с личной огромной взлётной полосой, которая была вымощена хитрейшим образом прочными пластиковыми плитами так, чтобы их никогда не заносило снегом. Пустотелые плиты были на возвышенности, скреплены цепями между собой и бетонными сваями, что позволяло им всегда продуваться бешеным ветром, и не заснеживаться. Порой они от ветра отрывались от земли на несколько сантиметров, и дико завывали своими сквозными внутренними отверстиями. Чёрное здание башни маяка же было совсем древним, казалось, ему все сто семьдесят лет, и маяк ещё жидкое море видел при своей жизни.

Подкатываясь на лёгком ходу непосредственно к ангару, Трэв был в шоке – какой там фурор он сейчас производит. Его ждала целая толпа народу, и никого в комбинезонах ЭирЗон, а все зеваки были одеты в разнообразное и непонятное шмотьё. Мальчик вылез из трака, а встречающие гостя, словно аборигены – молчат и хлопают своими глазищами. Пролезая вперёд толпы, тот седой дед, грубо расталкивая народ плечом, тут же прыгнул в объятия к Трэвису, сжав юношу в по-отцовски что было сил: