Владимир Немцов - Осколок солнца. Повесть

Жора бесцельно пошел по дорожке вдоль зеркального озера. В нем он видел домик высоковской лаборатории, кругом заснеженные бескрайные поля или (что ничуть не привлекательнее) скучные горячие барханы. Зрело единственное решение, и он цеплялся за него, как за чахлый кустик саксаула, чтоб не сползти вниз, под горку.

Возле распределительной коробки шестого сектора Жора увидел Бабкина. Он сидел согнувшись на корточках, измеряя напряжение. Рядом стоял прибор, похожий на серебряный кубик с цветными кнопками.

— Здорово, старик, — с деланой веселостью приветствовал его Жора. — Много вчера наработали?

Бабкин поднялся, расправил спину и равнодушно ответил:

— Без тебя обошлись.

Жора доверительно взял его под руку.

— Присядем, старик. Дело есть.

Тимофей воспротивился. Он еще не закончил работу.

— Есть дело, выкладывай, нет — до свидания.

— Шут с тобой! — согласился Жора и оглянулся по сторонам. — Поговорим, как мужчина с мужчиной. Я тебе, старик, прямо скажу, что из всей вашей неразлучной пятерки ты единственно благородный человек. Остальные — мура.

Это не понравилось Тимофею. Мало того, что Жорка оскорблял его друзей, но точно в таких же выражениях он вчера льстил Лидии Николаевне. Из всех пятерых только она была благородной, только она заслуживала дружбы Кучинского.

— Через час ты побежишь к Димке и скажешь, что он самый благородный, единственный твой лучший друг, — едко усмехнулся Тимофей и вновь занялся распределительной коробкой.

Кучинский, видимо, не ожидал такого отпора. «Мальчишка на приманку не клюнул, — с огорчением подумал он. — Странно, вчера Михайличенко глазом не повела, когда я ей насчет благородства высказывался, а сама Бабкину растрепалась. Никому нельзя верить. Все ангелами хотят быть. Плевать я на вас хотел!»

Однако у Жоры были свои планы, и ему не хотелось ссориться с Бабкиным.

— За что ты на меня окрысился? — жалобно проговорил он. — Что я тебе сделал, старик? Могу я ошибаться или нет? Могу. Так и вчера получилось. Думал, она девочка настоящая, оказывается, ничего подобного. Поговорил с ней без дураков, начистоту и разочаровался. Может, я не прав, но мое такое мнение… Вот и все.

Бабкин сдвинул кепку на затылок и нехотя поднял голову. На лице Жорки застыла искренняя печаль. Ничего, мол, не поделаешь, тяжело ошибаться в людях, но разве я виноват? Его когда-то яркозеленая шляпа выгорела на солнце, стала скромной, поля стыдливо опустились, и весь его облик выражал чистосердечное раскаяние и покорность.

— Тебе до Лидии Николаевны расти и расти, — тоном старшего сказал Бабкин, разматывая шнуры от вольтметра.

Он чувствовал необходимость всюду защищать своих друзей, пусть даже перед Жоркой, который все равно ничего не понимает.

Кучинский досадливо щелкнул пальцами.

— Оставим Лидию Николаевну в покое. Дело, старик, не в этом. Тут одна довольно скверная петрушка получилась. — Он поморщился, снял шляпу, стряхнул песчинки с ее пожелтевших полей. — Ты иногда бываешь у начальника…

— А ты каждый день к нему бегаешь. От работы отрываешь. Все свои дела устраиваешь. Подлипала.

— Ничего подобного, старик. Просто он знает моего отца.

— Ну а ты здесь при чем?

Жора снисходительно взглянул на Бабкина. Что этот голубоглазый молокосос понимает в жизни? Но тут же губы его сложились в заискивающую улыбку.

— Не пойму почему, но Павел Иванович явно благоволит к тебе…

— Не замечал. Он вообще хорошо относится к людям, которые ему не надоедают.

И эту обиду Жора проглотил. Оглянулся на здание лаборатории, словно опасаясь, что его могут подслушать.

— Понимаешь, какая петрушка… Характер у меня легкий. Никто на меня не сердится. А сегодня ни с того ни с сего Павел Иванович — хороший папин знакомый — и вдруг накричал на меня. Он, конечно, не имел права, еще совеем недавно мой отец был его начальником, но…

Бабкин подумал, что у Жорки создалось, по меньшей мере, странное представление о том, кому положено кричать, а кому нет. Видно, он сильно разгневал Павла Ивановича, если дело дошло до крика. Впрочем, Жорка преувеличивает. Павла Ивановича не легко вывести из себя. Он хоть и любит говорить правду в глава, но сдержанный, уважает человеческое достоинство.

А Жора продолжал сетовать на людскую несправедливость.

— Подумать только, — говорил он, передергивая плечами, — отец так хорошо относился к Павлу Ивановичу. Я же это как сейчас помню. А он оказался таким неблагодарным.