Ким Робинсон - Голубой Марс

Сейчас она была занята безжалостной щекоточной борьбой с Буном: они энергично тискали друг друга и, без тени смущения, хихикали. Еще одно пополнение копилки эротических знаний Энн за этот день – что мог существовать такой чувственный контакт между пятилетним мальчиком и двухсоттридцатилетней женщиной, игра между двумя людьми, искушенными в удовольствиях тела. Другие дети сидели смирно, слегка смущенные сценой на заднем сиденье.

– Вы что, – спросила у них запыхавшаяся Майя, улучив момент, – языки проглотили?

Нанао ошарашенно посмотрел на Энн.

– Вы языки проглотили?

– Нет, – ответила Энн.

Майя и Бун покатились со смеху. Другие пассажиры трамвая посмотрели на них – кто с ухмылкой, кто сердито.

Франческе, видела Энн, достались Надины пестрые любопытные глаза. Но это и все, что было в ней от Нади, больше сходств она имела с Артом, хотя в целом не была похожа ни на кого из них. Красавица.

Они подъехали к пляжной остановке. Это была небольшая станция с навесом от дождя, торговой палаткой, столовой и велопарковкой. Отсюда тянулось несколько проселочных дорог в глубь материка и широкая тропа между травянистыми дюнами, спускающаяся на пляж. Они вышли из трамвая – Майя и Энн, нагруженные сумками с полотенцами и игрушками, и орава детей.

День был облачный и ветреный. Пляж оказался чуть ли не пустынным. Быстрые низкие волны налетали на берег под углом, разбиваясь на мелководье перед самой сушей. Море было темным, в тусклом лавандовом небе елочкой были выстроены жемчужно-серые облака. Майя бросила свои сумки и вместе с Буном побежала к воде. На востоке у береговой линии раскинулась Одесса. В облаках над ней проглядывала брешь, и белые стены города сияли желтизной на солнце. Чайки, превозмогая дующий с моря ветер, описывали круги в поисках еды. Над волнами парил пеликан, а над ним – человек в птичьем костюме. Увидев их, Энн вспомнила о Зо. Люди умирали такими молодыми – в тридцать, сорок, пятьдесят лет. А некоторые – и не дожив до двадцати, когда еще могут только догадываться о том, что потеряют. А ведь были и такие, кто погибал детьми, – их жизнь обрывалась, как у лягушек при первых морозах. И такое по-прежнему могло происходить. В любой момент можно было просто взлететь на воздух и найти свою смерть. Хотя это было и маловероятно. Теперь, нужно признать, все было по-другому, и, если не будет несчастных случаев, эти дети проживут долгую жизнь. Очень долгую. Таким теперь было положение вещей в этом мире.

Друзья Никки предупреждали, что их дочь, Тати, лучше не подпускать к песку, так как она имела склонность набирать его в рот. Поэтому Энн попробовала удержать ее на узкой тропинке между дюнами и пляжем, но она с визгом вырвалась и, подбежав к остальным, удовлетворенно села в своем подгузнике на песок.

– Ладно, – сказала Энн, сдаваясь и садясь рядом с ней. – Только не ешь его.

Майя помогала Нанао, Буну и Франческе рыть яму.

– Сейчас дойдем до водяного песка и начнем строить замок, – заявил Бун. Майя, поглощенная копанием, кивнула.

– Смотрите, – крикнула им Франческа, – я бегаю вокруг вас кругами!

Бун поднял на нее взгляд.

– Нет, – сказал он, – ты бегаешь овалами.

Он вернулся к обсуждению жизненного цикла песочных крабов, которое вел с Майей. Энн уже видела его раньше: год назад он едва говорил – только простые фразы, как Тати и Нанао, вроде «Рыбка!», «Мое!», – но теперь он стал таким рассудительным. То, как у детей развивалась речь, было поразительно. В этом возрасте они все были гениями, и взрослым требовались многие годы, чтобы, как в искусстве бонсай, вырастить из них тех, кем они становились в итоге. Кто на такое осмеливался, у кого поднималась рука исказить это природное дитя? Ни у кого – и все же это происходило. Этого не делал никто, и это делали все. Хотя Никки и ее друзья, радостно собиравшие вещи в свое путешествие по горам, казались Энн вполне себе похожими на детей. А им было около восьмидесяти лет. Так что, может, этого больше и не происходило. Положение вещей в этом мире теперь было и таким тоже.

Франческа перестала наворачивать свои круги-овалы и вырвала пластмассовую лопатку из руки Нанао. Тот возмущенно завыл. Франческа отвернулась и встала на цыпочки, будто стремясь показать свое безрассудство.

– Это моя лопатка, – сказал Нанао ей через плечо.

– А вот и нет!

Майя едва подняла глаза.

– Верни.

Франческа протанцевала от них прочь вместе с лопаткой.

– Не обращай на нее внимания, – приказала Майя Нанао. Тот завыл с еще бо́льшим негодованием, и его лицо сделалось пунцовым. Майя строго посмотрела на Франческу.