Владимир Колотенко - Тебе и Огню

- Давно хотела у тебя спросить, - говорит Лена, - зачем вы всё-таки её клонировали?

- Кеннеди-то? Хо! Эту... Жаклин, что ли?..

- Зонт возьми, - говорит Лена.

- Жаклин что ли? Кеннеди?

Я ёрничаю, понимая, что Лена понимает, о ком я спрашиваю. Меня просто накрывает волна жара: мне стыдно, но я до сих пор не вполне знаю, зачем мы клонировали Тину. Знаю, конечно. Конечно, знаю: чтобы не ослепнуть!

- А ты не видела мои очки?..

Будто очки могут дать на это ответ.

- На нос глянь...

Легко сказать...

Летать!))

«Такая пытка - попытки летать...».

Голос гёзов...

- Тинку, что ли? - спрашиваю я. - Ясно зачем!

Кто вы, гёзы?..

Грёзы мои...

Да я в самых мельчайших и до боли дотошных подробностях могу рассказать...

- Рест, - говорит Лена, я жду. Мы идём?..

Вот они грозные гёзы грёз: зачем?

Только когда из кучки Жориного пепла удалось слепить алмазинку... ну так... углеродную слёзинку, не дотягивающую до карата, мне удалось самому себе ответить на этот...

Хм, зачем?..

Дурацкий вопрос!..

Всегда и во всём надо отыскивать наиболее значимое... Значительное... Знаковое...

Во всём...

Я до сих пор ищу ЭТО в Тине...

Во заноза-то!..

Ясно, как день зачем: чтобы не ослепнуть. Не превратиться в воск. Трудность и в том, что духа в Тине аж 99,9%! Остальное - Тело!.. Вот с этой десятой долей процента приходится жить. Это трудно? Это просто невероятно трудно! Безнадежно! Невыносимо! Вот и тянешься всем своим существом к её Духу, чтобы прорастать в это божественное тело. Попробуй тут жить! Мука, мука! Ад! Это как росток сквозь асфальт...Вот и сейчас, вылупив свои зелёные - вглядываюсь, выискиваю...

Пытаюсь в пытке...

Ишь, следопыт-то... Пытливый!..

Ясно зачем?..

Ишь...

- ... да, так вот, - говорю я, - мне казалось, я знаю эту породу людей, которые сомневаются в каждом своём шаге. Такие никогда не вызывали во мне...

- А у тебя есть его текст на айфоне? - спрашивает Лена.

- И на айфоне, и так... Ты читай-читай...

- Да мне, по правде сказать, не совсем удобно. Всё-таки чужие страсти...

- Ничего страшного, - уверяю я, - вообще это не только мне адресовано - миру. Ну, хочешь я сам прочту. Для меня важно, что ты об этом думаешь.

- Ты меня просто спас, - говорит Лена, - знаешь... чужие письма...

- Это - не чужой, это... Ладно, слушай...

Я читаю:

«Есть люди, которые приходят в твою жизнь, чтобы подарить тебе целую жизнь и увести тебя в совсем другой мир. Открывают двери, а за ними лето и море...».

Я отрываю глаза от текста, чтобы убедиться, что Лена слушает. Слушает. Я продолжаю. «... есть такие, у которых нет своего мира и поэтому они просто хотят стать частью твоего... ну, хоть вот тут в уголочке...».

Лена кивает и пожимает плечами, мол, есть и такие, и глазами указывает на угол комнаты, где мы читаем - «... тут в уголочке...».

«...а у меня уже есть человек, который подарил мне свой мир такой, какой у него был, он бы подарил лучше, но у него просто не было другого и, наверное, нам в этом мире не нужны никакие параллельные Вселенные и другие миры...».

Я снова смотрю на Лену, она снова кивает - наверное...

«... ну если только в гости...» - читаю я.

«... коронована гордостью, или гордыней: живешь... взрослеешь не по четкой родительской схеме, а как жизнь учит - вне ложной морали любого толка... и в постели вопреки команде «руки поверх одеяла!» я сворачивалась клубочком-ладошки между коленок и никогда не понимала этого нацистски внезапного сдергивания с меня одеяла нашей воспитательницей... взгляд направо-побег...налево-к стенке...».

- Извини, - говорит Лена, - там, кажется, нам звонят. Где наши телефоны?

Она встаёт и уходит. А я не знаю, зачем я читаю ей об этих «руках поверх одеяла, о побегах... Читаю дальше.

«... учишься смотреть волчьи и ощущать себя волчьим выкормышем, случайно подброшенным в человеческую семью... Живешь и подспудно знаешь, что гнев твой страшен, что оскал-прекрасен, что перекатываются под такой человеческой кожей и там над губой и в горле волчьи вольные, скрытые до поры рыки... что под косынкой на девчоночьей шейке-следы вчерашних неумелых поцелуев... и это - просто ходьба в нехоженое и очень далеко от любой из страстей... Наверное, мама моя, когда опомнилась хотела бы пришить меня к юбке...никуда не отпустить...но я приходила, пропахшая лесом и костром и в мои глаза-свечки было больно смотреть... возможно в память об этом никогда не пыталась ни на полсна, ни на полшага, ни на полшва пришить к себе мою рыжую девчонку...».

- Позвони Юле, - входя, говорит Лена, - она снова собирается в Ауровиль.