Виталий Забирко - Статус человека

А так, ну что он один может сделать? Ни краулера, ни защитного шлема... "Хотя, может быть, это и к лучшему, что нет у меня ни краулера, ни защитного шлема. К ним нужно идти не прячась, с чистыми руками, открытой душой и добрыми помыслами".

Донован вздохнул. Именно - с добрыми помыслами... Он закрыл глаза. "А сейчас тебе нужно спать, - подумал он. - Выспись-ка получше. Утро вечера мудренее. Сегодня тебе все равно ни до чего толкового не додуматься".

Вначале перед глазами была темнота, почти такая же, как в кампалле, такая же черная, но в то же время какая-то ватная, застойная, не ограниченная тростниковыми стенами, беспредельная, как Вселенная. В ней не было ни кругов, разноцветных и наплывающих друг на друга, ни мерцающих точек - мозг Донована настолько устал, что не проецировал на темноту уже ничего. Но затем темноту заволокло серым туманом, и из него выступило лицо Кирша.

Кирш давно ждал его. Очень давно...

"Зачем ты меня ждешь? - спросил Донован. - Зачем ты вообще пришел?"

Кирш молчал. Глаза его смотрели пусто, с безграничной усталостью. Как тогда.

"Ни к чему тебе было приходить. Я не звал тебя".

"Поговорим?" - беззвучно предложил Кирш.

"О чем? О чем мне с тобой говорить? О Войнухе? Наговорились..."

"О Войнухе".

"Не хочу. С тобой - не хочу".

Кирш вздохнул.

"Спасибо тебе, - сказал он. - За арлет. Сам бы я не смог".

Донован застонал.

"А я смог?! А я, тебя спрашиваю, смог?!. Уходи!"

Он замотал головой, открыл глаза, и Кирш пропал. Тяжело дыша, Донован заворочался в гамаке, вытер со лба холодный пот. Вспомнилось: "...и совесть меня не будет мучить". Он скрипнул зубами. Да, не будет!

Чтобы хоть как-то успокоиться, он начал про себя считать, сбился, начал еще раз и снова сбился. "Нет, - сказал он себе, - это не поможет. Давай что-нибудь другое. Можно, конечно, стихи. Только чтобы они были отрывистые, резкие..." Он вспомнил бешеную гонку по Городу и свистопляску в памяти Киршевой песни. "Нет, - подумал он. - Хватит с меня стихов".

Донован снова заворочался в гамаке и тут, сквозь завывание ветра и шелест песка за стенами кампаллы, услышал тоненький мышиный писк. Он приподнялся на локтях и прислушался. Пищало в кампалле. Тогда он протянул руку над собой, погладил светляка, и он разгорелся блеклым оранжевым светом. Писк доносился из-под одежды, брошенной на один из пуфиков, словно какой-то зверек забрался под нее, запутался и теперь не может выбраться.

Донован вылез из гамака и приподнял одежду. Никого. Тогда он осторожно тряхнул, и тотчас кто-то тяжелый прошелестел по складкам куртки, прыгнул на пуфик и, мигая зеленым светящимся глазом, скатился на пол.

Донован остолбенел. На полулежал карманный передатчик, пищал и подмигивал сигнальной лампочкой.

Кто это? Кто это может быть? - ошеломленно подумал он. Он нагнулся, взял в руки передатчик и машинально утопил клавишу приема. И тотчас пространство кампаллы заполнила рубка корабля.

Прямо напротив Донована сидел Нордвик, взъерошенный, злой, с черным от бессонницы лицом и воспаленными красными глазами.

- Наконец-то, - выдохнул он, привычным жестом потрогав свое изуродованное ухо. - Здравствуй, Донован. Уменьши изображение - батареи передатчика еще понадобятся.

Донован послушно покрутил ручку регулятора. Ярко освещенная рубка пропала, снова появились стены кампаллы, и только посередине в своем кресле остался сидеть Нордвик, фосфоресцирующий как привидение, - освещение в рубке было гораздо сильнее, чем в кампалле.

- Здравствуй, - протянул Донован. В голове назойливо вертелось: почему они не улетели? Почему? Что им еще надо? - Почему вы не улетели? - спросил он и тут же понял. - А, забыли попрощаться! Врожденная вежливость и доброта... Ну, что ж, попутного ветра, как говаривали во времена парусного флота... - Он попытался язвительно усмехнуться и выдохнул: - В корму!

Нордвик недоуменно застыл, затем лицо его страшно передернулось, и он изо всей силы ударил кулаком по невидимому Доновану пульту.

- Мальчишка! - заорал он. - Ты что думаешь?! Один ты у нас такой благородный и самоотверженный?! А остальные все - трусы и подонки?!

Донован потерял дар речи. Сперва он был просто оглушен акустическим ударом и тоже хотел взорваться, но тут до него начал доходить смысл сказанного.

- Ты еще в куклы играл, - бросал ему в лицо Нордвик, - когда я в Сандалузе потерял всех - друзей, жену, детей!..

Он осекся, и лицо у него вдруг стало старым и дряблым, и было видно, что память о той давней катастрофе так и не зарубцевалась у него в душе, лишь стянув ее таким же безобразным шрамом, как и шею. Нордвик прикрыл глаза и осторожно, словно в первый раз, потрогал свой шрам.