Джеймс Эдвин Ганн - Где бы ты ни был

Мэтт, несколько раз открыв рот, откашлялся и спросил:

– А где твоя новая сковородка?

Она впервые взглянула на него затуманенными глазами.

– Убрала. Отдать вам?

– Нет, я просто так спросил.

Молчание снова опустилось на них, как мокрое одеяло. Пока Эбби убирала со стола и мыла посуду, Мэтт без передышки курил.

– Хотите, чтобы я снова вещи двигала? – спросила она, закончив. – Сегодня хорошо должно получиться.

Мэтт впервые заметил, что все новые покупки завернуты и сложены в угол.

– Откуда ты знаешь, что я хочу этого?

– Просто чувствую.

– Но ты не против?

– Нет, с чего бы. – Она села на стул. – Вот, глядите.

Стол между ними взлетел, покружился, постоял на одной ножке и грохнулся набок.

– Что ощущаешь? Можешь ли контролировать свою силу? Целенаправленно действовала или случайно?

– Я вроде как рукой его двигала, но не знала, что дальше сделаю.

– Поставь его снова, как было. – Стол дернулся. – Не спеши, понемножку. Да, вот так, подержи его в воздухе, а потом опусти. – Стол легко, как перышко, встал на пол всеми четырьмя ножками. – Запомни свои ощущения и подними его вот досюда…

Через час Эбби научилась по желанию поднимать стол на дюйм или запускать, как ракету, под потолок. Заставляла его балансировать на одной ножке и крутиться волчком.

Расстояние, по-видимому, значения не имело. Она могла проделывать это из любой точки комнаты, снаружи и даже с нескольких сотен ярдов, пройденных по дороге.

– Откуда ты знаешь, где сейчас стол и в каком положении он находится? – допытывался Мэтт.

– Чувствую, – пожимала плечами Эбби.

– Как именно? Видишь ты его? Ощущаешь? Если бы мы могли вычленить это чувство…

– Вижу и ощущаю, но не только. Голова что-то болит, мистер Райт, мне бы прилечь.

Она легла, повернувшись к стене, но Мэтт знал, что она не спит. Ланч она готовить не стала; он открыл банку с супом и предложил ей.

– Нет, мистер Райт, спасибо. Я не голодная.

– Не голодна, – поправил он. Она промолчала.

Вечером Эбби сползла с койки и приготовила ужин, но почти ничего не ела. Помыла посуду, опять легла и занавесилась одеялом.

Утром ее аппетит не улучшился и вид был усталый, как будто она совсем не спала. Мэтт, решив не обращать на это внимания, возобновил опыты.

Через несколько минут Эбби стала управлять столом лучше прежнего.

– Давай определим источник, – сказал Мэтт. – Заставь его двигаться одной головой, мысленно.

Через полчаса он записал следующее:

Только сознание – отр.

Только физические усилия – отр.

Только эмоции – отр.

Все это было очень неопределенно. Требовались дни и месяцы опытов, чтобы мозг научился действовать без симпатического напряжения мышц, а тело – отключать сознание и эмоции. Мэтт, однако, был уверен, что для телекинеза нужны все три фактора плюс еще что-то, чего Эбби описать не умела. Если одно из трех, сознательно или бессознательно, переставало работать, Эбби и хлебной крошки не могла с места сдвинуть.

Два фактора поддавались контролю, третий являлся продуктом среды и обстоятельств: нужно, чтобы Эбби была несчастна.

Мэтт увеличил число предметов до двух. Чашка с кофе выполнила, не пролив ни капли, двойное сальто и опустилась на блюдце, взмывшее ей навстречу. Мэтт взял ее, отпил глоток и поставил обратно – блюдце не шелохнулось.

Вскоре обнаружился и предел: Эбби могла управлять одновременно тремя разнородными предметами любого размера, пятью однородными и заставляла плясать в воздухе шесть хлебных шариков. Практика, возможно, могла эти результаты улучшить.

– Как фокусник ты заработала бы целое состояние! – восхищался Мэтт.

– Да? – безразлично проронила она и после полуторачасового сеанса опять легла.

Латентная телекинетическая энергия многое объясняет, размышлял Мэтт. И полтергейст, и более сознательные формы телекинеза: левитацию, индийский фокус с веревкой, всевозможные штучки восточных мистиков.

Остаток дня он составлял таблицу, занося в нее точное время, действия Эбби, вид и приблизительный вес предметов. Получился полный анамнез – за исключением того главного, что он не осмелился изложить на бумаге.

Поглядывая на Эбби, он только теперь начинал понимать, какой громадный потенциал заключен внутри этой хрупкой фигурки. Осознание этого граничило со страхом. Какую же роль в этом деле он отводит себе? Феей-крестной он пробыл недолго. Пигмалион? Пандора, открывающая свой ящик? Скорей уж доктор Франкенштейн, невесело усмехнулся Мэтт.