Юлий Буркин - Пятна грозы

— Пишем, значить, — говорит он, похлопывая лапой по листам бумаги на моем столе.

— Слушай, вали-ка ты отсюда, — сразу начинаю я злиться, вертя в руках стакан, который, по-видимому, никому тут и не был нужен, — работать мне надо…

— Э-э, нет, — отвечает «гость», — так у нас разговор не пойдет. Давай-ка сразу определимся. Ты у нас кто будешь? Человек. Человек обыкновенный. Гомо, так сказать, вульгарис. А я вот — человек снежный. Ваши-то с ног сбились, меня ищут. А я к тебе сам пришел. Так какое же моральное право ты имеешь меня выгонять? Не подумал ты это, вульгарис, не подумал. Однако ж, не серчаю я. Так вот, учти: наша с тобой встреча в тысячу раз дороже чем вся эта писанина.

— Почему это?

— Да потому, что человек не желает чувствовать себя во вселенной одиноким.

— А я и не чувствую.

— Не о тебе лично речь, темное ты создание, о народе твоем.

— А может мне на это глубоко плевать?

— Не лги, вульгарис, — укоризненно произнес он, доставая из галифе мутную бутыль, — а стаканчик-то сюда давай. А себе-то, себе? Неси, давай.

— Не желаю я с вами пить, — ответил я, раздражаясь все сильнее.

— Не желаешь, значить? На брудершафт даже не желаешь? Ничего, мы — не гордые. Ежели не хочет вульгарис с представителем иной цивилизации на брудершафт выпить, тот и один выпьет. А ты ведь, между прочем, приглянулся мне. Хочу я тебя сделать посредником меж мирами. Озолотишься! Ведь мы-то — снежные люди — народ великий, не ровня твоему, и недра земные мы насквозь видим. Я вот: приму ледяновки грамм двести и сквозь кору земную — как через стеклышко. С точностью до сантиметра сказать могу — где под нами алмазы, а где и жила золотая… Так что, давай-ка, — закончил он, наполняя стакан, — не бузи, а емкость тащи. Не кочевряжься.

Вот тут-то я и рявкнул на него злобно:

— Пошел вон!

— …Не понял?

— Я сказал: «Убирайся вон».

— То есть, шанс свой ты реализовать не хочешь?..

— Вон.

— Ладно, вульгарис, бывай здоров. Учти только: пожалеешь ты еще об этом.

И, надменно вздернув свой картофельный сизый нос, он удалился из моей квартиры.

Я с удовольствием захлопнул за ним дверь.

Вот так. Хватит уже. Со злости я хапнул стакан ледянки, и непривычный, но приятный холодок растекся по всему моему нутру.

И вдруг я увидел тебя. Увидел через стену своей квартиры, через стены разделяющих нас домов, через обшивку троллейбуса, в котором ты стоишь (садиться — холодно).

Эх, снежный человек, снежный человек! Не зря я почувствовал сразу, что ты — хам и обманщик. Оказывается, весь особый талант твоего «великого народа» — единственно в этой жидкости.

Стоп. Но почему же, в таком случае, я вижу не золото через земные недра, а тебя, Элли?..

Понятно, все понятно. Каждый видит то, что он любит… И мне стало жалко этого снежного беднягу. А, да черт с ним, я потряс головой и, стараясь не отвлекаться, стал внимательно разглядывать тебя. И вдруг обнаружил, что при желании, способен видеть тебя и через пальто, и через блузку… Вот они — те самые «пятна грозы»… Правда, сама ты, вопреки очевидности, утверждаешь, что, де, я вписал их в рукопись уже после нашего знакомства. Да как это может быть, если она даже опубликована до того, как мы встретились?! А?

Кроме того, как быть с сувениром? Я полез в стол. Действие «ледянки», по-видимому заканчивалось, так как я видел тебя все менее четко. А к тому моменту, когда извлек из стола, смахивающий на кусок фирменного мыла небольшой прямоугольный предмет, ты и вовсе исчезла. Но я еще успел увидеть, что троллейбус подошел к нашей остановке, и ты вышла из него.

Ну вот как объяснить его существование? — думал я, вертя «космический трофей» в руках, а потом потряс его. И услышал: «…вот как… снить… сущест… ние?»

Так-то!

Динь-дон-н-н!!!

Сейчас-то уже точно — ты. Я торопливо прячу удивительный предмет обратно в стол. В конце концов, если честно, я вовсе не хочу, чтобы ты всерьез поверила в то, что тебя создал я. Да и вообще — это дело темное.

Я спешу к двери.

И я распахиваю ее.

Ты, светясь удивительными сказочными лучами, входишь в комнату.

И вдруг начинают тикать поломанные лет пять стоявшие часы.

И как всегда после разлуки, хотя бы и недолгой, я явственно чувствую в воздухе запах предгрозовой озоновой свежести. И мне кажется, что с минуту на минуту грянет раскатистый переливчатый гром, и в окно ко мне заглянет молния с такими же как у тебя электрическими глазами, хотя я и знаю, что это — бред, что за окном — пурга…