Фриц Лейбер - Зеленое тысячелетие. Рассказы

Макс вышел из темноты и положил ей руки на плечи. Она не оцепенела. Вообще говоря, она никак не отреагировала, только ее рука мягко отпустила мое пальто. Она, кажется, моргнула мне, словно говоря «позже, быть может». Но я не был в этом уверен.

— Тебе лучше подняться наверх, дорогая, — сказал он ей нежно. — Пора немного отдохнуть.

Подойдя к лестнице, он включил свет. Мы смотрели, как она медленно поднимается наверх, держась за перила. Когда она исчезла из виду, Макс покачал головой и довольно безразлично сказал:

— Вельда совсем плоха. Боюсь, что в скором времени… Впрочем, я пригласил тебя не для того, чтобы обсуждать это.

Меня поразила его кажущаяся бессердечность. Однако через мгновенье он сказал нечто, объяснившее мне его философию.

— Мы так таинственно хрупки, Фред… Какое-то незначительное изменение в деятельности желез, какая-то слабая тень, падающая на нервный узел — и пшш: уже ничего нельзя поделать. Потому что мы не знаем, Фред. Просто не знаем. Если бы мы могли проследить ход мыслей. Если бы мы могли постичь их целительную магию, пронизывающую мозг… Но мы еще неизвестно сколько будем пребывать в неведении и ровным счетом ничего не сможем с этим поделать разве что встретить достойно. Хотя тяжело, когда человек, чей разум мутится, начинает тебя смертельно ненавидеть. Тем не менее, как я уже сказал, я не хочу говорить об этом. И ты сделаешь мне одолжение, если не станешь настаивать.

Мы все еще стояли у ступеней. Внезапно он оживился. Похлопал меня по плечу, повел в гостиную, настоял, чтобы я выпил. И начал разводить огонь в камине, громким голосом рассказывая о последних работах в медицинской школе и подробно расспрашивая о моих недавних публикациях. Затем, не дав мне времени опомниться, он уселся в кресле напротив. Перед нами горел огонь. Макс стал описывать проект, над которым собирался начать работу. Проект касался ферментов и механизмов, регулирующих температуру насекомых, и, как ожидалось, мог иметь большое практическое значение для самых различных областей, начиная от производства инсектицидов и заканчивая физиологией желез человека.

Временами, когда он так увлеченно рассказывал о предмете своего исследования, мне почти казалось, что передо мной сидит старина Макс и что все события прошедшего года были дурным сном.

Внезапно он прервался и положил руку на объемистую рукопись, лежавшую на столе рядом с ним.

— Вот чем я занимался последние несколько месяцев, Фред. Полный отчет о моих экспериментах с Фиарингом, а также изложение обосновывающих их теорий. Я постарался описать все как можно лучше. Кроме того здесь подобраны относящиеся к делу материалы из других областей науки. Я уже не смогу заниматься этим, конечно, но надеюсь, что заинтересуется кто-нибудь другой. Я хочу, чтобы у него было преимущество — знание моих ошибок. Я сомневаюсь, захотят ли научные журналы принять этот материал, но если нет я опубликую его за счет своих личных средств.

Я ощутил боль в сердце, подумав о том, как много он, по-видимому, страдал, скрупулезно работая над этой рукописью и, конечно же, зная, что это уже не его работа и ему никогда не доведется заниматься этим, зная, что это отчет о поражении и личной трагедии, зная, что он не будет положительно принят его коллегами, но сознавая свой долг — передать информацию, которая, возможно, когда-нибудь вызовет чей-то интерес и докажет человечеству свою научную ценность.

А затем трагедия Вельды, которую я пока еще не был готов вполне осознать; неотчетливое предположение, ставящее все точки над i, что если бы Макс продолжал свои эксперименты над Фиарингом, он, вполне вероятно, узнал бы достаточно, чтобы теперь убрать пелену, затмевающую ее разум.

Я тогда подумал, и придерживаюсь этой точки зрения и сейчас, что поведение Макса в тот вечер, и, особенно, его энтузиазм по поводу нового проекта исследования, которым он искренне увлекся, был вдохновляющим и в то же время душераздирающим примером несентиментальной отваги, присущей лучшим ученым.

Но в то же время меня не оставляло чувство, что его новый проект не был настоящей причиной моего приглашения. У него на уме было что-то другое, и я это чувствовал. А он, как и всякий несчастный человек, говорил на разные темы, готовясь перейти к главному. Что через некоторое время и сделал.

Огонь почти угас. Мы уже исчерпали тему его нового проекта. Я сознавал, что выкурил слишком много сигарет. Я задал Максу какой-то непоследовательный вопрос о новых достижениях авиационной медицины.