Николай Железников - Голубой уголь

Встала и быстро ушла.

Перед вечером я обыкновенно выходил немного побродить по парку-лесу, спускался по обрывистому берегу к речке и садился на большой камень в кустах под широковетвистой, уже желтеющей лиственницей. Здесь я застал в этот день Георга. Он сидел согнувшись, голову положил на руки, локти — на колени, и его изогнутая сильная фигура выделялась издали темным силуэтом.

При моем приближении повернул медленно голову, кивнул и опять замер. Некоторое время мы сидели рядом молча. Я чувствовал, что его охватили мрачные мысли.

— Как твой сын?

— Я сейчас думал о нем, — немного помедлив, ответил Георг, не меняя своего положения и не глядя, — мне показалось даже — не замечая, что говорит со мной. Но вдруг он заговорил быстро и страстно:

— Я каждый день думаю о нем! Я думал о нем задолго до того, как выбрал себе жену, я думал о нем с детства, думаю и теперь. О нем думали за меня и всегда вместе со мной отец, дед и прабабка. Не могли же мы ошибиться! Разве мы ошибались до сих пор? Разве отец не был послушным рабом сына и не отдавал ему всю силу своих мыслей? Мы все ждали его и подготовляли его жизненный путь своими жизнями. Мы все вложили себя в него, в моего сына, потому что все мы должны быть лишь ничтожным началом. Не может же он обмануть наших ожиданий! Он должен заключить в себе и возвести в бесконечную степень накопленную нами силу!..

Я сидел подавленный, затихший, как мальчик под копной в грозу. Я не ожидал такого взрыва от сдержанного Георга.

Он быстро повернулся ко мне. Страдальческое выражение его побледневшего лица сделало его почти неузнаваемым.

Некоторое время мы сидели молча. В воздухе было душно.

— Твой сын нездоров? — спросил я.

— Боюсь, что он не оправдает моих надежд, — пробормотал Георг.

— Надежд? Ты ведь говоришь о младенце. Не мог же он родиться сразу взрослым и вашим двойником!

— Он должен был родиться не обычным ребенком, — ответил он, — это наша общая черта.

Мы молча направились к дому. Небо было закрыто тяжелыми тучами. Вдали поблескивали зарницы.

У дверей дома Георг пожелал мне спокойной ночи.

— Ты прав, — сказал он, — может быть, мы перетянули струну, — и он быстро ушел в темноту двора.

Я тоже не вошел в дом и стал бродить по парку. Нарастал ветер. Шум леса заглушал все звуки. Стало совсем темно. У заднего углового выступа дома с необычайно широким окном, поблескивавшим при вспышках зарниц, я стал под елью, спиной к дому. Вниз крутыми темными уступами сбегал бесновавшийся у моих ног лес.

Мне нравилось стоять в шуме и темноте — немного смягчалось смятение, поднятое во мне Георгом. Его слова еще звучали у меня в ушах. Эти тучи и ветер, эти сгибавшиеся там внизу деревья под порывами страшного ветра — напоминали мне бурное отчаянье Георга.

Я оглянулся на дом. Вспыхнула ослепительная молния. В нескольких шагах от меня стоял Георг, глядя на окно детской.

Снова нестерпимо яркая молния осветила его. В этот момент он медленно отвернул лицо от широкого окна и ушел. Меня он не заметил.

На нас обрушилась темнота, и с ней прорвался протяжный грохот грома.

Когда я пробежал несколько сажен, чтобы укрыться под более густой пихтой, я уже промок до нитки. Вслед за этим-широкое окно раскрылось, и под дождь высунулся кто-то в белом.

— Подойдите сюда, — услышал я голос жены Георга, — все равно вы уже промокли… Хотя… — прервала она себя, и прежде чем я успел подбежать к окну, она уже спрыгнула на землю.

— Он ушел? — спросила она и тотчас сама себе ответила: — Конечно, ушел. Я чувствую это. Я его присутствие чувствую издали. Сжальтесь надо мной, помогите! Вы думаете, я не знаю, что в сердце Георга буря? Недаром я прожила полтора года в этом доме… Он просил вашей помощи, чтобы отвлечь меня. Теперь я прошу ее для себя. Сегодня он неожиданно обнаружил, что сын его— обыкновенный человек. Он в отчаянии. Бежим скорей в дом, он сейчас в детской! Я это чувствую. Скорей, скорей! Боюсь — он что-нибудь сделает…

Мы вихрем промчались ближним коридором и влетели через боковую дверь в детскую. Георг сидел у кроватки, опустив голову на руки в зловещей неподвижности. Не оборачиваясь, он сказал глухо:

— Не бойся, я ничего не делал.

Потом — ко мне:

— Эта женщина ошибается. Ее сын родился не обыкновенным человеком, а полным, безнадежным идиотом! Посмотри на его череп! Это ведь обезьяний череп…

Георг встал и, как раненый зверь, заревел на весь дом: