Роман Корнеев - Лишь тень

Передо мной стоял, держась одной окровавленной рукой за другую, странный, дочерна загорелый тип с обветренной кожей, одет он был в невообразимо грязный комбинезон, когда-то, по-видимому, бывший парадной формой Пилота. Сейчас более-менее сносно просматривались лишь знаки отличия, чудом уцелевшие на истрёпанных лацканах. При взгляде на собственное отражение мне стало неловко, но я продолжил экзекуцию, пристально разглядывая незамеченные ещё детали. Я был небрит, причём до совершенного безобразия небрит, недельной, не меньше, давности щетина уже перестала колоться, превратившись в солидную, хотя и неухоженного вида бородку. Круги под глазами после увиденной мною горы стимуляторов интереса не вызывали, вот только, ни с того, ни с сего, почудилось мне под этими полуопущенными веками что-то… странное. Не то мельтешение листвы на ветру, не то лёгкая рябь, какая бывает на поверхности воды. Мигнуло и пропало. Совсем с ума сошёл, подумал я. Привидится же такое!

Скрипнув зубами на глупость самой ситуации, я поплёлся в душ. Постоять сейчас с часок под ледяными потоками казалось мне самым уместным. Однако, даже всхлипывая от мощи переживаемых ощущений, я не мог перестать раз за разом обдумывать ситуацию. Руку дёргать уже перестало, и, если не принимать в расчёт некоторые мелочи, моё состояние я оценил бы как близкое к норме. Пусть не к моей собственной, так хотя бы к общечеловеческой. Не было ничего такого, что объяснило бы мою недельную амнезию, и уж точно – ту гадость, что я непонятно зачем вливал себе в вены.

Неделя ушла как в никуда… Я поймал себя на том, что по-прежнему прекрасно ориентируюсь в сегодняшней дате, не говоря уже о дне недели, а мои внутренние часы…

Я пулей вылетел из душа, даже не накинув халат, потрясённый внезапным прозрением. Вот именно, кто бы знал…

Терминал послушно посветлел, подтверждая, что биологические часы отстают на двадцать две секунды, но меня уже интересовало далеко не это, я был готов встретить в поступающей корреспонденции нечто… крайне неприятное. Но нет, мои глаза ничего не нашли такого, сплошные уведомления и предписания, все рутинные, совершенно не обязательные, уровень их источников ноне был для меня мелковат.

Я несколько раз с силой выдохнул, чтобы прийти в себя. Всё, вроде бы, в порядке. Подтверждения Совета нет, но, как говорится, за недельный срок такие дела не решаются, а вот как раз уведомить меня о том, что годным я не признан – дело минуты. Славно. Но ведь мысль была правильная. Коли я сидел всю неделю дома (тоже, кстати, вопрос, дома ли я сидел?), то график тренировок, назначенный на месяцы вперёд должен быть, безусловно, варварски сломан. А что же тогда…

Терминал, мучительно всматриваясь, или что он там делает, в мои бредни, вывел на экран бэк-копию письма, написанного моим почерком, в котором комендатура Центра уведомлялась о временном переносе по моей просьбе части тренировок к себе домой (как было сказано, «по личным обстоятельствам»), дата стояла недельной давности.

Несложный поиск в памяти терминала показал, что дела именно так и обстояли. Программа была полностью мною проделана, результаты – не вполне, но, опять-таки, в пределах нормы для человека, немного озабоченного какой-то проблемой. Как я ничего не понимал до сих пор, так и оставался в неведении дальше.

Поймите меня правильно, я столь подробно описываю свои тогдашние метания не для того, чтобы читатель посочувствовал досадности моего положения. Цель моя – в другом. Выстроить ряд событий, включающих мои собственные измышления и те вывихи, что происходили у меня время от времени, что привели меня в теперешнее положение. Как знать, наверное, я подсознательно пытаюсь тем самым оправдаться перед самим собой, за то, что не углядел, не покаялся вовремя в собственном ничтожестве. Что пренебрёг теми путями, которые кажутся мне теперь такими желанными… Не знаю, как и сказать.

Из дома я вышел в полпервого, тогда солнце уже вовсю жарило посреди голубых небес, однако это ничуть не мешало мне дрожать, как осиновый лист. Меня бил озноб, смотри-ка, логичное завершение парадоксального вояжа под парад-алле стимуляторов. От этого осознания легче не делалось, на душе было гадко и противно, однако, дома оставаться больше нельзя. Я сам не знал, на что стал бы способен, просиди я ещё чуть-чуть в этих постылых четырёх стенах. Оставалась возможность, пусть небольшая, выяснить всё же, что происходило всю эту неделю у меня в черепушке.