В. Бирюк - Расстрижонка

Тут с «атлантизмом» начинаются перебои — без нас начали обходиться. Денюжек — не хватат, империя — кирдык. Классика 19–20 веков. Всякие местные «канадцы», «новозеландцы» и «зимбабвийцы» требует самостийности. И страна, с обрубленными на севере и на юге торговыми путями медленно вползает в теллурократию.

Изменение способа расселения, освоение «теллура» — «взлёт на холмы» — массовый выход русского крестьянства на водоразделы — вторая половина следующего, 13-го века.

Две «ударных» причины: окончание «климатического оптимума», сопровождавшееся парой десятилетий «переходного периода», когда размах отклонений климатических характеристик от нормы (хоть какой) резко увеличился, и жить в долинах рек стало просто опасно — снесёт нафиг!

Вторая: татаро-монгольское нашествие с их манерой приходить зимой по рекам и выжигать всё подряд.

Вот прямо сейчас, по мере ослабления «Пути из варяг в греки», мы собираемся переползти в теллурократию. С, как говорят теоретики, консерватизмом, бюрократией и сильной пехотой.

Может не надо, а? Может лучше с сильной конницей? И вообще, мне как исконно-посконному либерасту и дерьмократу… Может, давайте сделаем на Руси нормальные пути-дороги и будем себе спокойненько заниматься либерастией и дерьмократией в талассократическом стиле? Вон, Господин Великий Новгород, хоть и самый большой по территории русский теллурократ, а как республицирует и дерьмократит! Не хуже Венеции с Генуей.

В «Святой Руси» есть возможности реализовать любой из трёх вариантов. Или — наиболее адекватную текущему моменту смесь. Хотя… тот боярин уже обеспамятел. Про «русскую талассократию» и «империю» — только сказки и мифы.

Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, «не по Сеньке шапка». Но ввиду — иметь. А дальше — как получиться.

Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог — со своими колдоё… мда… с буераками разобраться.

Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже — за краем «Святой Руси», мне общерусские тенденции — не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.

Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И — ни одного русского. А мои — будут!

«Ванька-талассакрат»? — Да хоть горшком назови!

«Мои» — потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам — накладно. Зависеть — опасно.

Проще: не оптимально. Я — эксперт или где?! — Будет повод — оптимизнём.

А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? «Чужая сторона»?

— А какая мне разница? Мне здесь «забыться» — нигде нельзя. Я здесь, во всяком дому — чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же — «десять тысяч всякой сволочи». Нам любая земля — «чужая сторонка». Где — добром поговорим, где — морды своротим, а где — и огнём пройдём. «Мы — пскопские, мы — прорвёмся». Ну, или там — «стрелочные».

Это был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.

Всё это было в те поры — вовсе не «забота наипервейшая». Поливы Горшени или варка стекла — куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: «сбегать к Боголюбскому по-быстрому», я продумывал, а иной раз — просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.

– Завтра приходи к заутрене. Поговорим о нуждах твоих.

Андрей сошёл с лодки, забрался на подведённого коня, утвердился в седле, приказал поставить стражу к «Ласточке». И велит мне явиться утром. Я — не против. Наоборот — очень даже: списочек «сильно потребного» надо внимательно обсудить. Но есть деталька…

– Прости, княже, на заутреню — не приду.

Оп-па. Говорить Боголюбскому «нет»… Ропот немалого количества присутствующего народа вокруг — стих мгновенно. Андрей, не отрывая взгляда от моих глаз, дёрнул туда-сюда рукоять нагайки в кулаке.