В. Бирюк - Расстрижонка

У меня нынче — просто смена приоритетов. Временная, я надеюсь. «Меняю свою жизнь на свою правду». Довольно широко распространённый в истории человечества бартер. Глупость, наверное. Но собственная смерть… как-то не очень важна. Ну, по-визжу на дыбе. С горящим веничком, с калёным железом. Может — час, может — день. Потом-то… «дальше — тишина».

«На том стою и не могу иначе, и да поможет мне Бог!».

Лютеру, произнёсшему эти слова в судилище, было тревожнее: поможет Бог или нет, как Он на это посмотрит, правильно ли Его понял… Я в бога не верю. Поэтому неопределённости не имею: мне никто не поможет. Кроме меня самого. «На том стою…». И так — до самой моей смерти.

Что-то многовато я стал на этой «Святой Руси» о смерти думать. Как-то она… постоянно рядом. Всё время — затылком чувствую. И уже перестаю судорожно пугаться. По Карлсону: «Обычное дело».

– Что ж, брат Андрей, жизнь — болезнь неизлечимая. Всегда заканчивается смертью. И моя, и твоя. «Раздавить каблуком…» — можно. Но ты не ответил. В чём лжа?

Ему… было противно. Омерзительно и отвратительно. Ему было тяжело открыть рот, шевелить языком, издавать звуки. Формулировать мысль. А не фонтан отвращения в мой адрес. Взять себя в руки, собраться, построить и бросить в меня связную, осмысленную фразу. Подлежащее, сказуемое, дополнение… А не поток слюней, которые сопровождают проявление шквала негативных эмоций.

Пока человек говорит — он не кусается.

Сделай хоть какой-нибудь перерыв в изгрызании, понадкусывании, проедании…

Какое огромное счастье, что у хомнутых сапиенсов пищевой вход совмещён с аудио-выходом! Хотя конечно, есть мастера, которые и «польку-бабочку» сыграть могут. Пищевым выходом. Сохраняя, при этом, другие акустические возможности.

– Ты сказывал, что от меня детей быть не может. Что… лишай на берёзе. Что видывал в своих… видениях-пророчествах, про измены жены моей, Улиты. Сиё есть лжа. Лжа злокозненная, сатанинская. И сам ты — слуга Проклятого.

– Стоп. Чётче. Что здесь лжа? Что я слуга Князя Тьмы? — Да, это ложь. Что ты отпустил Улиту Кучковну в монастырь? — Сиё правда. Что я видел записи об изменах её в… в моих пророчествах — правда. Однако — ни ты, ни я — ни подтвердить, ни опровергнуть это ныне не можем. Что мы с тобой во многом схожи, что от меня детей не народится? — Сиё — правда. По нашему сходству, и от тебя детей может не быть — вот что я сказал. В чём лжа?

– Ты…! Ты сказал, что мои сыны — не мои!

– Нет! Я это — спросил! А решил так — ты сам!

Ничто так не раздражает человека в споре, как цитирование ему — его же. Ибо это аргумент не из серии — «про истину», но — про самого оппонента. «Я — дурак?! — Нет! Дурак — не я!». Очень опасное оружие в дискуссии.

Андрей был в ярости. У него плясали и кривились губы, бешено тискали посох пальцы. Подобно тому, как мяли рукоять и наглаживали клинок «меча Святого Бориса» в нашей беседе под Янином. Но — ни одного резкого движения, ни одного громкого звука. Бешеный Катай умеет держать в себе своё бешенство.

– Ты обманул меня. Хоть бы и не прямо, словами, но введя меня — твоего господина — в заблуждение. Сиё есть грех. За что и будешь казнён.

– Э-эх… в пятый раз. В пятый раз нашёл ты, брат, причину меня казнить. Зря ты это…

– Анна родила! От меня! Значит и другие дети мои — мои! Значит — я зря, попусту, по глупости свою жену венчанную…! Я об ней худо думал! Я ей казни страшные замысливал! Без вины — виноватил! Грех страшный! От тебя, от наушничества твоего! Сволота ты распоследняя! Сдохнешь, гадина!

«Вот эти пальчики — сказал Мюллер, — мы обнаружили на чемодане, в котором русская радистка хранила своё хозяйство…

— Ошибка исключена? — спросил Штирлиц… — А случайность?

— Возможна. Только доказательная случайность.

— Это объяснить очень трудно. Почти невозможно. Я бы на вашем месте не поверил бы ни одному моему объяснению — сочувствуя Мюллеру произнёс Штирлиц. — Я понимаю вас, группенфюрер. Я вас отлично понимаю. — Мюллер растерянно сморгнул.

— Я бы очень хотел получить от вас доказательный ответ, Штирлиц. Честное слово: я отношусь к вам с симпатией.

— Я верю вам, группенфюррер.

…

— Постарайтесь вспомнить, Штирлиц».

Я — не Штирлиц, мне вспоминать не надо. А вот одна русская женщина, хоть и не радистка Кэт, очень бы нам тут помогла. Развеять сомнения этого… «не-группенфюрера». Простого святого и благоверного русского князя. Который совсем не «папаша Мюллер». И давать время на размышления — «постарайтесь вспомнить» — он не будет.