В. Бирюк - Расстрижонка

– Андрей — знает. Я ему сам сказал.

Она прекратила своё покачивание и изумлённо уставилась на меня. Нахмурилась, на лбу стали видны три вертикальных морщины, отражая напряжённую работу мозга.

– Так вот оно что… «Воевода Всеволжский», «Княжья Смерть»… и живой остался, и удел получил…

Она снова уставилась куда-то в угол.

Мой «выпрыг из-под топора» в Янине, основание Всеволжска, дружелюбие и поддержка, явленные князем Андреем при возвращении из похода, доходили до неё «странными» слухами. Теперь эти «странности» нашли очевидное, для любого вятшего, да и вообще — для любого в патриархальном обществе, объяснение.

Сородича нельзя бросать. Обладая таким же, как и ты, родовым именем, что есть здесь безусловная ценность, он может своей нищетой, неустроенностью, вздорностью, изменой… нанести ущерб и тебе, твоей репутации. Род — это «они все там такие!». Надо или публично отказаться от родства, выгнать «до не видать вовсе», «извергнуть из рода», либо, принимая родство, поддерживать. Чтобы на вопрос:

– Кем вам приходиться Пульхерья Николавна?

Без страха и сомнений отвечать:

– Троюродная тётушка по линии двоюродного шурина младшей невестки сводного брата!

И не ожидать продолжения типа:

– Она мне денег должна! Рупь гони, родственник!

Отсутствие смертной казни за убийство князя Володши, наделение меня землёй, «уделом» на Стрелке, однозначно означало, что Андрей принял моё родство. Тогда наказание выглядит соразмерно преступлению: «вышак для рюриковича» — изгнание с Руси. То есть — Боголюбский признал меня своим сводным братом. Только так Софья может понять ситуацию. И весь мой бред насчёт рождения от её сестры Ульяны — перестаёт быть бредом, а становится весьма убедительным заявлением. Достоверность которого подтверждает один самых авторитетных источников «Святой Руси» — князь Суздальский Андрей Боголюбский.

Напряжённо размышляя, она продолжила свои прежние движения. То чуть приподнимаясь, то чуть проворачиваясь. То чуть сжимая мышцы внутри себя. У меня от этого… к горлу подкатывала паника — все болит, горит и тянет. О, ещё — и резать начало!

Я всё ждал, когда ж до неё дойдёт. Ну, что я, типа, сын её родной сестры, племянник вроде. И брат её бывшего мужа. Чай, родня. Типа, мы тут инцестом занимаемся. Вроде даже — двойным. А уж что инокине — тешить ретивое, ублажать плоть, веселить сатану, разжигать похоть… да ещё таким противуестественным и кровосмесительным способом…

– Тётушка! Слезь нахрен с хрена! Больно же!

Наконец, она опустила взгляд. Радостно, будто впервые увидела, произнесла:

– Ой, как хорошо-то! Племянничек объявился! А и доброго ж молодца Ульяна принесла. Я и не думала, что из такой замухрышки что приличное выродиться. А ничего получилося. Похож-похож… Точно — в матушку пошёл. Носик, подбородочек… А вот глазки тёмноваты. И лобик… тут, в батюшку, в покойника. В Юрия свет Владимировича. Которого Долгоруким прозывают. Точно говорят — длинная у него рука была. Любил он, бывалоча, по простому, по семейному, ручкой-то отеческой, бабам под подолы лазить. Лих свёкрушка у меня был, лих. Ну так что, племянничек — или тебя деверьком звать? — расскажи-ка мне по родственному, чего Андрей задумал?

Ба-алин! Фа-акеншит! Она, что, дура, издевается?! Я ж…! У меня ж…!

Была бы зима — в снег сунул бы. Для уменьшения опухлости. А тут… придётся просить колодезной воды. Вёдрами. Я здесь других средств для уменьшения опухоли… А ведь ещё и простудить можно… если перелечиться. Здешние лекари… Итить и уелбантуривать!

Ваня! Погоди сам лечиться — сперва других «отлечи».

Прежде всего: я преувеличиваю важность кровных родственных связей. По меньшей мере: в среде самой высшей аристократии «Святой Руси». Или это специфика именно Боголюбского и его окружения? В Янине мне князя Андрея не удалось пробить ни намёками на родство, ни ассоциациями с переселением душ. Даже — души его любимого брата Ивана.

Но как выкрутиться из-под этой злобной стервы? «Из-под» — в прямом и переносном смысле.

«Правда вас освободит, но сначала сделает ничтожными».

Класс! Моя ситуация. Откуда у Джеймса Гарфилда, 20-го президента США такие допросно-следственные мудрости?

«Ничто так не очищает душу, как чистосердечное раскаяние». «Чистосердечное признание — облегчает вину». Правда — увеличивает срок.

Сначала «делаюсь ничтожным»: выбрасываю клятвы, заветы и принципы. Ломаюсь, сдаюсь и раскалываюсь. Исключительно из заботы о члене. Да не правительства! Исключительно — своего. Самоликвидируюсь. Потом, по Гарфилду, жду освобождения.