Аркадий Стругацкий: Пять ложек эликсира

— Давненько не изволили заходить, Феликс Александрович! — рокочет он.

— Дела? Заботы? Труды?

— Труды, труды, — невнимательно отзывается Феликс. — А равно и заботы… А вот вас, Павел Павлович, как я наблюдаю, ничто не берет. Атлет, да и только…

— Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче всего — беспощадная дрессировка организма. Ни в коем случае не распускать себя! Постоянно держать в узде!… Извольте вот туда, к окну…

— Спасибо, Павел Павлович, в другой раз… Мне бы с собой чего-нибудь. Домой к ужину. Ну там, пару калачиков, ветчинки, а? Но в долг, Пал Палыч! А?

— Сделаем.

Через некоторое время Феликс получает довольно объемный сверток.

Из телефона-автомата Феликс звонит на квартиру Курдюкова.

— Зоечка, это я, Феликс… Ну как там Костя?

— Ой, как хорошо, что вы позвонили, Феликс! Я только что из больницы! Вы знаете, он очень просит, чтобы вы к нему зашли…

— Обязательно. А как же… А как он вообще?

— Да все обошлось, слава богу. Но он очень просит, чтобы вы пришли. Только об этом и говорит.

— Да? Н-ну… Завтра…

— Нет! Он просит, чтобы обязательно сегодня! Он мне просто приказал: позвонит Феликс Александрович — скажи ему, чтобы пришел обязательно сегодня же…

— Сегодня? Хм… — мямлит Феликс.

— Найди его, говорит, где хочешь! Хоть весь город объезди… Что-то у него к вам важное, Феликс. И срочное. Вы, поймите, он сам не свой. Ну забегите вы к нему сегодня, ну хоть на десять минут!

— Ну ладно, ну хорошо, что ж делать…

Когда Феликс входит в палату, Курдюков сидит на койке и с отвращением поедает манную кашу в жестяной тарелке. Он весь в больничном, но выглядит в общем неплохо, за умирающего его принять невозможно. Увидев Феликса, Курдюков живо вскакивает и так яро к нему бросается, что Феликс даже шарахается от неожиданности. Курдюков хватает его за руку и принимается пожимать и трясти, трясти и пожимать, и при этом говорит, как заведенный, не давая Феликсу сказать ни слова:

— Старик! Ты себе представить не можешь, что тут со мной было! Десять кругов ада, клянусь всем святым! Страшное дело! Представляешь, понабежали со всех сторон, с трубками, наконечниками, с клистирами наперевес, все в белом — жуткое зрелище…

Наступая на ноги он теснит Феликса к дверям.

— Да что ты все пихаешься? — спрашивает Феликс, уже оказавшись в коридоре.

— Давай, старик, пойдем присядем… Вон там у них скамеечка под пальмой.

Они усаживаются на скамеечку под пальмой.

— Потом, представляешь, кислород! — с энтузиазмом продолжает Курдюков. — Ну думаю, все, врезаю дуба. Однако нет! Проходит час, другой, прихожу в себя — и ничего!

— Не понадобилось, значит, — благодушно вставляет Феликс.

— Что именно? — быстро спрашивает Курдюков.

— Ну, этот твой… Мафусаил… Мафусалин… Зря, значит, я хлопотал.

— Что ты! Они мне, понимаешь, сразу клизму, промывание желудка под давлением, представляешь? У меня, понимаешь, глаза на лоб, я им говорю: ребята срочно зовите окулиста…

И тут Курдюков вдруг обрывает себя и спрашивает шепотом:

— Ты что так смотришь?

— Как? — удивляется Феликс. — Как я смотрю?

— Да нет, никак… — уклоняется Курдюков. — Ну иди! Что тут тебе со мной! Навестил, и спасибо большое… Коньячок за мной. Как только выйду — в первый же день.

Он встает. И Феликс тоже встает — в растерянности и недоумении. Некоторое время они молчат, глядя друг другу в глаза. Потом Курдюков вдруг снова спрашивает полушепотом:

— Ты чего?

— Да ничего. Пойду.

— Конечно, иди… Спасибо тебе…

— Ты мне больше ничего не хочешь сказать? — спрашивает Феликс.

— Насчет чего? — произносит Курдюков совсем уже тихо.

— А я знаю — насчет чего? — взрывается Феликс. — Я знаю, зачем ты меня сюда — на ночь глядя? Мне говорят: срочное дело, необходимо сегодня же, немедленно… Какое дело? Что тебе необходимо?

— Кто говорил, что срочное дело?

— Жена твоя говорила! Зоя!

— Да нет! — объявляет Курдюков. — Да чепуха это все, перепутала она! Совсем не про тебя речь шла, и было это не так уж срочно… А она говорила

— сегодня? Вот дурища! Она просто не поняла…

Феликс машет рукой.

— Ладно. Господь с вами обоими. Не поняла, так не поняла. Выздоровел

— и слава богу. А я пошел.

Феликс направляется к выходу, а Курдюков семенит рядом, забегая то справа, то слева.

— Ну ты не обиделся, я надеюсь… — бормочет он. — Ты, главное, знай: я тебе благодарен так, что если ты меня попросишь… О чем бы ты меня не попросил… Ты знаешь, какого я страху натерпелся? Не дай бог тебе отравиться, Снегирев…