Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

Но откуда? И при чем здесь часы?

Добрая душа Тамара Михайловна попыталась успокоить.

– Ну, и черт с ним, с браслетом! Капнул, наверно, чем-нибудь. Вы, мужики, всю дорогу – неряхи, хоть тракторист, хоть директор!

Она сердито поерзала в кресле.

– Вот мой тоже – заладил как попугай: хочу часы дорогущие, иностранные, и все тут! Ну, что хочешь с ним делай! А куда ему часы такие? Он же у себя в гараже с машинами постоянно, с железом, с соляркой, угробит он их через месяц, а это ж деньги такие! И хочет, чтоб непременно, как у городского все было. Увидел, наверно, где-нибудь, – она покосилась на Тарновского, – позавидовал. Я ему говорю: Петя, Петя, вспомни, как начинали мы с тобой, как жили когда-то – какие часы! У меня приданого всего – чемоданчик, да то, что на мне, а у тебя – и того меньше, белья сменки не было. Я с семьей – только-только из землянки, чуть отстроились, семеро по лавкам, мал мала меньше, ты, вообще, сирота, с тетками жил. Голодуху вспомни, вспомни, как шелуху картофельную варили! А сейчас часы тебе подавай! Куда тебе на старости лет! кому пыль в глаза пускать собрался! – глаза Тамары Михайловны (это еще что!) подернулись влагой. – А он мне знаешь, что? Говорит: что же я – всю жизнь с железом, и на кусок железа не заработал? А что мне ему ответить? Ведь, заработал же? заработал Петя мой? Как думаешь, Валерьевич? – она заглянула Тарновскому в глаза. – Пусть хоть перед смертью поносит, что хочет…

Да, сюжет-поворотец! Шекспир, блин!

– Что-то вы не о том, Тамара Михайловна, – Тарновский хотел было разразиться отповедью, но вдруг понял – пошло, глупо, замолчал. Женщина снова заговорила.

– Знаю, что скажешь, Саша, знаю. А-а, говори, не говори, жизнь прожита. И это все, – она кивнула небрежно на так и не спрятанный конверт, – только пеня нам за страдания наши. Сколько Бог даст – все наше. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.

Помолчала, убрала конверт в стол. Небрежно, даже надменно, Тарновский восхитился. И тут же будто очнулся, вспомнил – разговор! Ну, когда же она о деле заговорит?

– Да что часы, не в них дело, – Тамара Михайловна посмотрела в сторону, вздохнула. – Внучка куролесит. Учится в университете, второй год уже учится-мучится! В общежитии жить не захотела, квартиру ей подавай. Сняли ей квартиру, живет там с такой же, как сама. Заехала я к ней как-то, так что я только в той квартире не понаходила!

– А что такое? – Тарновский вежливо улыбнулся; о деле! о деле давай!

– Так, ведь, стыдно признаться, Саша! – Тамара Михайловна (и не играет ведь!) всплеснула ладонями. – Но, говорит: не мое это. Говорит – подружки, а той уже и хвост простыл.

Тарновский закрыл глаза, вздохнул.

– След простыл, – машинально поправил он.

– Да хоть что простыло, – Тамара Михайловна даже пристукнула по подлокотнику. – Я в ее годы про учебу только и думала, а про хлопцев – ни-ни, что ты! Да и какие хлопцы! Дома матка хворая, хозяйство, огород…

У-ух, натерпелись мы. Да все поколение наше натерпелось. Перебивались с хлеба на воду, страну заново строили. Построили, наладили, а рулевые наши тогдашние все это в воровские руки-то и отдали, а то, что осталось – теперешние разбазаривают! И спросить не у кого! И некому! А кому спрашивать? – там, наверху, теперь все такие, а сам не воруешь – так, извини, подвинься. Вот тебе и вся идеология!

А дети видят все, они ж поумней нас с тобой будут, видят, и повторяют, как под копирку. Живут только, чтобы брать. А спроси его, ребенка этого: не боишься, что потом отдавать придется, так еще посмеется над тобой – на мой век хватит. А того не понимают – чтобы брать, так сперва дать что-то нужно. А даром взятое счастья никому еще не принесло, и им не принесет. Нет, не принесет… – последние слова Тамара Михайловна произнесла уже совсем тихо, будто сама с собой. – Как оно все дальше будет, Саша? – она снова заглянула Тарновскому в глаза. – У тебя же у самого сын растет, а?

Тарновский неопределенно пожал плечами, меньше всего хотелось сейчас ударяться в патетику.

– Ему четырнадцать только. – ответил он максимально нейтрально. – Рановато еще думать об этом.

– Вот пока мы так будем рассуждать, страну всю и профукаем! окончательно! – Тамара Михайловна вновь хлопнула ладонью по подлокотнику. – И в запасе у нас года три от силы, не больше. Вот ты уезжаешь, я слышала? В Канаду? В Америку? – она наклонилась к нему, цепко всмотрелась. – Правда?

– Да уж который год уезжаю! (Вспомнился Дзюба, виноватые глаза). Все уезжаю-уезжаю, да не уеду никак! Когда еще уеду! – Тарновский улыбнулся как можно безмятежнее. Ну, наконец-то, решилась! Значит, все-таки – эмиграция (Канада-Америка!), а он-то уж все передумал. – И потом, даже если и уеду – я же только туда обратно, через недельку-другую вернусь, сувениры привезу.