Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

– Что, наскучила своими проповедями, старая баба? – она моментально перегруппировалась (старая школа, та еще закалка), тут же перешла в наступление. – Думаешь, небось – как бы свинтить поскорее?

Тарновский прижал руку к груди, кое-как нацепил выражение истовости.

– Что вы, Тамара Михайловна! Как могли подумать! Тороплюсь просто. Мне еще в одно место сегодня…

– Правильно, – Тамара Михайловна одобрительно (ох, лиса! лисище!) кивнула, – волка ноги кормят. А время почему смотришь? Опаздываешь?

– Да не то, чтобы, – он изобразил смущение (лучшее успокоительное). – Привычка просто такая.

– А я заметила, давно заметила, – в голосе Тамары Михайловны неожиданно зазвучало торжество (что еще такое?). – И что часики свои любишь, тоже заметила. Ты где такие красивые берешь? Я вот специально мужику своему на юбилей хотела купить, так не нашла. Искала, а таких, как у тебя, и близко не встретила.

Тарновский улыбнулся; что-то похожее на злорадство мелькнуло на заднем плане.

– Такие в простых магазинах не продаются.

– Так и я не в простых смотрела. В дорогих смотрела, в ювелирных.

Злорадство съежилось, демпфированное необходимостью любезности; Тарновский принялся объяснять.

– Нет, Тамара Михайловна, это должен быть специализированный магазин, а лучше магазин дилера или торгового представителя. Такие в столице есть. И все равно, – зачем-то добавил он (грубо, грубо и глупо, и ни к чему, черт побери!), – есть такие часы, которые здесь купить невозможно. А есть и такие, которые вам, вообще, не продадут.

– Мне не продадут?!

Тарновский поторопился себе на помощь.

– Не лично Вам, конечно, – маска школяра трещала по швам, он наспех латал дыры, – а, вообще, всем. Такие часы стоят очень дорого, иногда целое состояние. Собирают их вручную и только самые лучшие мастера, которые – наперечет. Не всем, конечно, они по карману, но и это не главное.

– А что? – условности и церемонии были отброшены, стало заметно – Тамара Михайловна заинтересовалась всерьез.

– Пожалуй, то, что продают их только людям… заслуженным, что ли, – Тарновский с облегчением нашел подходящее слово, – политикам, артистам, бизнесменам. Ну, вообще, селебрити разным, понимаете?

Женщина слушала внимательно, жадно, слово селебрити – Тарновский почувствовал это – зашло точно и убедительно, будто ключ – в замочную скважину.

– Селебрити. Выходит, мы с тобой рылом не вышли, так, что ли?

– Ну, наверно, так, – неожиданно для самого себя Тарновский услышал в своем голосе нотки оправдания. Вот же черт! будто виноват в чем-то!

– Вон оно что! – на лице Тамары Михайловны появилась презрительная гримаска. – Хорошо, а, все-таки, такие, как у тебя, купить можно?

Тарновский развел руками.

– И такие – тоже вряд ли, это – ограниченная серия, их больше не производят и не продают. А, вообще, такой марки – пожалуйста, сколько угодно.

Тамара Михайловна поерзала в кресле.

– И это мне в Минск надо ехать? Или вообще – в Москву? – игра закончилась, сейчас она напоминала ребенка, в каждом слове взрослого собеседника ждущего подвох.

Тарновский сдержал улыбку.

– Не обязательно. Можно заказать по интернету, но это рискованно – слишком много контрафакта. Если хотите, свяжу вас с человеком, он даже и сам к вам может приехать. Привезет образцы, каталоги. У него – с гарантией, можете заказать, что понравится.

Неожиданно лицо Тамара Михайловна стало мягким, по-детски застенчивым

– А можешь свои дать посмотреть, – она стыдливо улыбнулась. – А то издалека на них все любуюсь, любуюсь.

О, скромное обаяние бюрократии!

– Да, конечно, пожалуйста, – Тарновский снял часы, протянул ей.

– Ой, слушай, тяжеленные! – обаяние зарябило, завибрировало, столкнувшись с материальным. – Ой! А что это такое на браслете?

– Где?

– Да вот же, вот. Смотри!

Тарновский посмотрел и опешил. Хваленая швейцарская сталь в нескольких местах будто выкрошилась, показав на сверкающей полировке россыпь темных пятен – случай, и в самом деле, неслыханный. И это при том, что ни с какими агрессивными веществами он не контактировал, под дождь не попадал и даже еще не купался!

Не веря своим глазам, он вглядывался в следы неизвестной аномалии и внезапно, будто оцарапавшись мыслью о что-то, почувствовал мгновенный укол страха. Укол был несильным, комариным, но, все же он был, был, и, делая вид, что внимательно изучает браслет, спрятав лицо, Тарновский погрузился в себя, попытался дифференцировать, понять, настроиться. Показалось? Может быть, просто – отголосок последних каких-нибудь (да мало ли!) тревог или огорчение из-за любимой вещи? Нет, нет, это точно был страх – слишком характерна, специфична боль, боль и осадок после нее, неприятный, липкий – его ни с чем не перепутаешь.