Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

Но все проходит. Пункты протокола, один за другим, были выполнены, дежурные фразы сказаны, по-деревенски сытный обед съеден. Они, наконец, вернулись обратно, в резиденцию, и там, в комнатке «для своих» Тарновский и исполнил последнюю часть ритуала – передал Тамаре Михайловне обычный в таких сакральный конвертик (старый добрый кэш). В папке, полной документов (попятный для него и фактура для адвоката в случае чего), – он выждал несколько секунд, наблюдая за ее реакцией (как всегда – ледяное спокойствие, сквозь и вскользь – элементы легкой рассеянности, впрочем, довольно естественные и органичные), запинаясь (чертов интеллигент!), проговорил:

– Получилось немного больше, Тамара Михайловна. Образовался неожиданный ресурс, и я не стал жадничать.

Несмотря на громадный житейский опыт, всякие тренинги и практики, каждый раз давая взятку, Тарновский переживал сильнейший дискомфорт, сжимался, как перед прыжком (никогда не пробовал, но так наверно оно и есть) с трамплина. Не то, чтобы он как-то уж сильно опасался карающих органов (всегда можно договориться, опять же – попятный, адвокат), хотя, конечно, элемент опаски присутствовал всегда, – нет, его мучило другое. Сознание участия в чем-то скверном, предосудительном и порочном раздирало на части, на двух разных людей, один из которых боялся оскорбить честного человека, другой – цепко отслеживал все стадии рефлексии. Первый страшился услышать в ответ что-нибудь горькое и обидное, испытать стыд и унижение, второй, веселый и вальяжный, с дружелюбным и садистским интересом наблюдал за его муками.

И каждый раз, Тарновский словно рвал в себе что-то тонкое, нестерпимо болезненное, будто сгорал, проваливался в бездну виртуального самоубийства. Потом, разумеется, все срасталось (как на собаке; какие твои годы), затягивалось, возвращая привычные краски, притупляя боль, но частые повторения так и не смогли снять ее совсем, превратив в автономный придаток совести, что-то вроде апофиза-аппендикса, функционально – барометра зла. Который, как ни странно, сейчас молчал.

Ладно, он – что? его роль пассивна и вторична, он здесь – ведомый; послушаем, что скажут старшие.

– Жадность – нехорошее качество для людей твоей профессии, – Тамара Михайловна улыбнулась, обнажив (Надя?) золотые коронки, – будешь жадничать – прогоришь.

Тарновский пристальнее (насколько позволяло комильфо) взглянул на нее, подавил раздражение. Ничего-ничего, так всегда в начале, сейчас пройдет. Тот, второй, темный и злорадный, как ребенок запрыгал на месте, захлопал в ладоши – да, да, да!

– Странно слышать это от вас, Тамара Михайловна, – да, вот так, в проброс, в затравку, – ведь я должен быть бережливым, я же бизнесмен. Если начну деньгами швыряться, недолго им пробуду.

– Молодежь, молодежь, – Тамара Михайловна все так же улыбалась, серьезно, веско. – Беречь деньги и скопидомничать – разные вещи. Ну, ты-то, ты-то уж наверняка это понимаешь, иначе здесь бы не сидел, – она цепко взглянула на него (ага, вот! начинается). – Или ты, может быть, про меня плохо думаешь? Думаешь, взяточница я, хапуга? Как это по-новому, по-западному?.. Вот! – коррупционер? коррупционерша! Бог с тобой, Саша! вся система наша так построена! Не возьму я – другой возьмет, а меня – взашей, скормят собакам и имени не спросят…

Тарновский слушал, не перебивая, постепенно успокаиваясь. По привычке собирая в живую мозаику все фрагменты действия – слова, альтерацию интонаций, жесты, мимику – тайную жизнь души, выхваченную на бегу, моментальными кадрами кинохроники. Внезапная мысль заставила улыбнуться – а что, если бы они могли слышать мысли друг друга?

Впрочем, постстрессовый релакс, послеобеденная истома делали свое дело, понемногу, но брали верх. Сглаживали резкости, скрадывали углы; мысли потекли плавно, неторопливо, будто мед по стеклу – ну, разговор и разговор, рефлексия, вынесенная во вне. Мало ли их было, этих разговоров, этих рефлексий. Вот сына он давно не видел, вот это – да. Уже и соскучиться успел. Как там его Женька, Женечка, круглые глазки? Хорошо бы заехать, провести вместе пару дней – там, на Днепре сейчас клево. Кстати, надо бы связаться с Серегой, узнать, почему он гений. А еще неплохо бы…

– Ну, что задумался, Валерьевич? – голос Тамары Михайловны звякнул инородно, вырвал из забытья. – Или что-то не так я говорю?

Тарновский стряхнул оторопь, подобрался.

– Да нет, Тамара Михайловна, все так, – он постарался, чтобы голос звучал как можно тверже, убедительнее, и, сам не понимая как (моторика или подсознание? да, какая разница! идиот! шляпа!), посмотрел на часы. И это, разумеется, не ускользнуло (да уж не ускользнуло!) от собеседницы.