Федор Вениславский - Шахматная доска роботов

А потом они поженились. Это было спустя пару лет, перед этим они съехались. И я был частым гостем у них дома. И видел, как она смотрит на него. Я никогда не видел, чтобы женщина так смотрела на мужчину. А может и видел, но не замечал, потому что мне никогда не было до этого дела. А теперь вдруг заметил. Замечала и она. Мой взгляд. И они поженились. Я был на их свадьбе, я пил за них, и произносил тосты в их честь.

А затем прошли годы и была ночь, а за ней наступило утро.

В тот день было яркое солнце, которое не пыталась прикрыть ни одна туча. Который был час? Не знаю точно, но было позднее утро. Я проснулся раньше её, может на пятнадцать минут, а может и тридцать, это было не важно. Важно было то, что после ночи, во мраке и тишине которой растворялись все мысли, которые должны приходить в голову любому трезвомыслящему и умному человеку, и оставалась темнота, в которой едва различались контуры двух тел, всеми силами стремящихся стать одним, и оставалась тишина, нарушаемая частым и громких дыханием, стонами и чем-то неразборчивым, но очень важным, что два существа пытались донести друг до друга, захлебываясь чувствами, эмоциями и не переборным влечением друг к другу. Так вот, важно было то, что время не стояло на месте, и ночь, как и всегда, неумолимо, то быстрее, то медленнее, превращалась в утро, а утром темнота рассеивалась и мысли возвращались, стуча в вашу дверь. Немного неловко им было от того, что приходилось прерывать вас от на время воцарившегося спокойствия, в котором было ничто и ничего, но тем не менее, они с твердостью, присущей кулаку, сотрясающему стол в порыве гнева, не дожидаясь вашего ответа, заходили внутрь и вновь ваша голова была полна мыслей, которые на фоне недавнего спокойствия, необоснованного, но прекрасного, были не самыми желанными гостями.

И время теперь тянулось очень долго, и в этой медлительности и была его быстрота, как когда вы берёте канцелярскую резинку и тянете её до тех пор, пока она не рвётся. Вы наблюдаете как она растягивается, как в её строении появляются белые жилки, и чувствуя каждое мгновение, тянете дальше, и на ваших глазах, натянутая как струна канцелярская резинка растягивается. Если остановиться сейчас, она не порвётся, но будет безнадёжно испорчена, и никогда уже не примет свою первоначальную форму, потому что был момент, когда вы потянули её слишком сильно. Но вы и не останавливаетесь, а тянете, тянете и вот в месте, где её цвет изменился, побелел, начинают появляться микро разрывы, вы может и не заметите их сразу, но, чувствуете это, потому что хоть она и тянется, но вы то понимаете, что точка невозврата пройдена, и вот вы уже в мыслях слышите этот звук и мозг ваш уже прочувствовал, как концы резинки, оторвавшись друг от друга, хлёстко бьют вас по пальцам, а когда это действительно происходит, несколько мгновений спустя, и канцелярская резинка рвётся, этот миг всё равно для вас наступает неожиданно, хотя вы шли к нему с самого начала. И много ли времени прошло с самого начала? Да нет, но каждый миг вы ощутили. И я лежал тогда и ощущал каждый миг.

Я не могу сказать точно, когда она проснулась. Скорее всего раньше, чем я заметил это, но не подала виду, оставшись так же лежать на боку, спиной ко мне, но открыв глаза, и не знаю какой был её взгляд, но могу догадываться.

Она знала, что я уже не сплю, а когда я понял, что и она проснулась, мы так и остались лежать, оба зная, и оба понимая. Потом я повернул голову. Её волосы были раскиданы по подушке небрежно, словно специально, потому что в этой небрежности и заключалась вся красота. Солнце не падало на подушку, не переливалось в её волосах. Но они блестели, их природный блеск в чёрных локонах ослеплял меня, и я был как слепой котёнок. Её тело, прикрытое простынями, вздымалось в такт дыханию. Её оголённое плечо вызывало у меня бурю эмоций, в которой перемешивались нежность, трепетность, злость и ярость. Она не могла принадлежать мне. Тогда лучше бы она не могла принадлежать никому. Но, тем не менее, она принадлежала.

После ночи с ней, столь давно желанной, стало ли мне легче? Вряд ли.

«Диана», – произнёс я мысленно, и она не обернулась.

Но она обернулась потом, позже. Вначале я провёл своей рукой по её острому и женственному плечу. Провёл осторожно, настолько, что сам не мог разобрать касаюсь ли я её или всё же нет. Провёл до шеи, до изгиба её шеи, а затем пальцы мои ощутили её волосы, и я медленно зарылся своей рукой в них. Но она повернулась не тогда. Я ощущал тепло, исходящее от неё. Повернулась она, когда я убрал руку.