Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне. Роман-трилогия

Проснулся я поздно. Сквозь берёзы светило в комнату солнце. Я дотянулся до стула с одеждой, достал из-под майки заткнутую травяным комочком ампулу. Испугался на миг: погасла?

Искорка при свете дня была еле заметна. Можно подумать, что просто крошечный блик в стекле. Но я поднёс ампулу к «Барракуде», и у той бешено рванулись колёса.

Я опять сказал искорке:

- Хорошая ты моя…

Где-то играл оркестр: в городе уже разворачивался новый праздничный день.

Пришли Юрка и Янка. Янка со скрипкой, в своём жёлтом костюмчике с бантиком. Юрка в форме и с барабаном.

- Ну? - нетерпеливо сказал Юрка. - Небось уже пробовал?

Я с удовольствием показал, как вертятся колёса «Барракуды». Юрка расцвёл. Янка тоже заулыбался.

В комнату заглянула тётя Вика.

- Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять…

- Я дам ему белую рубашку со звёздочками, - сказала мама.

Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звёздочки, как у смадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное место для ампулы с искоркой.

Сначала мы прибежали в «Курятник». Надо же обрадовать Ерёму и Глеба! Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка: «Я ушёл в магазин за бумагой. Будет время - найду вас в парке. Ёрема почему-то не ночевал. Глеб».

Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в парк не пришёл, отговорился, что надо много чего написать, пока не забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас… А куда девался Ерёма?

Гадать было некогда, мы торопились в парк.

…С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с гномами, и я пошёл слушать Янку.

Концерт проходил на окружённой высокими клёнами площадке.

Я сел в третьем ряду и около себя занял ещё два места - раздвинул руки и упёрся в скамью ладонями. Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть, да и Юрка может прибежать пораньше…

Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал: толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой верёвке. Все веселились.

Но концерт шёл долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.

И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не заорал: «Да тише вы!» Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко «Та-а, та-та!»

И сразу упало молчание.

Янка заиграл всем знакомую песенку:

Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать начал. Но Янка перешёл на другую песню:

Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались мохнатые головы сосен, и казалось, что звёзды среди них плавают туда-сюда. Костёр стрелял красными угольками, а мама пела. И было это на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина - мы туда один раз летали с мамой вместе…

Что же всё-таки со скважиной? При чём тут теория параллельных пространств? Она совсем не про это… Хотя, кто знает, что может случиться на страшной глубине? Я помню, как отец говорил: «К звёздам летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь…»

А может, делано в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тётя Вика сказала тогда маме странные слова: «Я даже не знаю, кто я теперь?..»

Кто? Уже не родственница?

Тьфу, какая чепуха в голову лезет…

А если не чепуха?

Если я буду, как Юрка, без отца…

Юрко легче: он своего отца никогда не знал… Только легче ли? Что значит «легче», если одиночество…

Глеб правильно написал про одиночество.

Вроде бы всё хорошо в жизни, а почему тогда у многих грустные глаза? У мамы, у Юрки, даже у тёти Вики? И у Глеба…