Дмитрий Биленкин - Лицо в толпе. Рассказы

- Вот именно! - с жаром подхватил Саня. - Мы, конечно, не ангелы…

- Кхр-р! - У дьявола болезненно передернулась шея.

- Что с вами?!

- Нет, нет, ничего… Мой друг, не поминайте ангелов всуе!

- Вот как… - прошептал Саня. - И ангелы, значит, тоже…

- Разумеется, - дьявол поежился. - Слушайте, у вас не найдется чего-нибудь… э… согревательного?

Его хвост сам собой изогнулся штопором.

- О чем речь! - Саня сорвался к полке. - Вам, очевидно, серной концентрированной?

- С вашего позволения, - дьявол хмыкнул, - немножечко устарело. Вот если бы плавиковой…

Плавиковая нашлась тотчас. Дьявол (Саня слегка, содрогнулся) залпом осушил платиновый тигелек, и к нему вернулось равновесие духа.

- Извините, - сказал он смущенно. - Нервы, понимаете, но теперь все в порядке, и мы наконец можем присту… Ай!

Стена вдруг выгнулась, лопнула, как мыльный пузырь, и меж собеседниками, сметая их вместе с табуретами, возникло крылато-белоснежное существо с таким взглядом, что от него задымился кафель.

- Хорош, - сказало существо. - Я-то уже все загробья обзвонила, бесов на ноги подняла, а он тут прохлаждается!

- Но, мой ангел… - пролепетал дьявол. - Тут, понимаешь, такая история…

- И плавиковой от тебя пахнет! - Когтистый палец грозно припечатал дьявола к месту.

- Да оглянись же! - взвопил тот. - Перед тобой человек! На полу!

- А хоть на небесах. Я, милый, не ангелочек, чтобы в сказочки верить.

- Простите, - растерянно пробормотал Саня. - Но я, к вашему сведению, действительно… м-м… существую. Вот!

Он вскочил, отряхнулся и даже зачем-то щелкнул каблуками.

- Ну, теперь убедилась? - торжествующе спросил дьявол.

- Вижу. Не слепая. Обычная голограмма, ничего особенного.

- К-как? - У дьявола копытца поехали врозь, а Саня где стоял, там и сел. - Опомнись! Он же реальный! Живой! Ты потрогай!

- Так, - крылья зловеще лязгнули. - Исчез, пил плавиковую, а теперь… Думаешь, раз я неученая, значит, во что угодно поверю? Ошибаешься, мой дорогой. Я все передачи «Невероятное - рядом» смотрю и уж как-нибудь знаю, что в природе реально, а чего в ней быть не может.

- Но это же Земля! Иная, пойми, цивилизация, другой ра…

- Неудачно выдумываешь, мой друг, отстал от науки. Доктор Мефистофель недавно математически доказал, что мы одиноки во Вселенной! А ты! Невежество до добра не доводит, вот так. Ну, сам сгинешь или помочь?

- Стойте! - закричал Саня.

Но было поздно. Крылья взмахнули, воздух взвихрился, приборы зашкалило, оба исчезли.

«Наука имеет много гитик… - отчего-то пронеслось в Саниной голове. Наука имеет много гитик…»

Внимание Поспелова привлекли голоса за дверью. Он приостановился. Вечера в интернате не отличались тишиной, дело было не в шуме, который доносился из кабинета истории, даже не в том, что ребята, похоже, занялись там чем-то скрытым от глаз учителя. На это они имели полное право. Кому, однако, мог принадлежать фальцетом срывающийся, явно старческий и, судя по интонациям, перепуганный голос?

- Помилосердствуйте… Все пакостные наветы недругов моих, клевещущая злоба завистников…

Что за странная лексика! Впрочем, это кабинет истории, там все может быть…

- Нет, Фаддей Бенедиктович, - послышалось за дверью. - Вы, пожалуйста, ответьте на наш вопрос.

Фаддей Бенедиктович? Поспелов сдвинул брови. Какое необычное имя! И почему-то знакомое. Фаддей… Бенедиктович… «Так это же Булгарин! ахнул Поспелов. - Девятнадцатый век, Пушкин, травля, доносы… Ничего не понимаю!»

Уже давно вид закрытых ребятами дверей не мог навести педагога на мысль о чем-то дурном, но так же точно в подобной ситуации и педагог не был для ребят нежеланным гостем. Без долгих размышлений Поспелов толкнул дверь и, войдя в помещение, тихонько притворил ее за собой.

Семеро мальчиков и девочек не заметили его бесшумного появления. Они были так увлечены своим занятием, что отвлечь их, чего доброго, не смогло бы и нашествие инопланетян. Слова вопроса, с которыми Поспелов хотел к ним обратиться, остались непроизнесенными. И немудрено! Там, где он очутился, был самый обычный, погруженный в полумрак школьный кабинет, в котором сидели столь же несомненные, хорошо знакомые учителю подростки двадцать первого века, - голоногие, голорукие, весьма взволнованные и привычно сдержанные. Но такой же несомненной, такой же подлинной была смежная реальность - уставленная громоздкой мебелью, как бы продолжавшая аудиторию комната, изразцовое чело печи в простенке, конторка с впопыхах брошенным поверх рукописи гусиным пером, шкаф с темными корешками книг на полках, узкое и высокое окно, в которое падал хмурый свет дня, явно петербургского, потому что над крышами вдали восставал шпиль Петропавловки. И ничто материальное не отделяло эту комнату от действительности двадцать первого века: просто в двух шагах от ребят акмолитовое покрытие пола кончалось, как обрезанное ножом, и сразу начинался навощенный паркет. Вот только свет из окна, озарявший фигуру у конторки, не проникал за черту, хотя в воздухе ему не было никакой видимой преграды.