Джек Вэнс - Кларджес

Усаживаясь, Базиль подмигнул Кудеяру: «Как видишь, всюду процветает ревнивый карьеризм».

Кудеяр неопределенно хмыкнул.

«Они знают, что я продвигаюсь, — беззаботно продолжал Базиль. — Можно сказать, выхватываю у них из-под носа награду, на которую они рассчитывали. Их это исключительно раздражает».

«Их можно понять».

«Весь этот народец, — Базиль обвел помещение широким жестом, — полон подозрений и мучается приступами зависти. Так как крутизну моего подъема невозможно не замечать, они порочат меня за спиной, как деревенские сплетницы. Не сомневаюсь, что, разговаривая с тобой, Сет Каддиган осуждал мои методы — не так ли?»

Кудеяр рассмеялся: «Не совсем так. Он сказал, что ты руководствуешься нетрадиционными принципами, и что это его беспокоит».

«И правильно! Пусть беспокоится! Мы начали работать в паллиатории на равных основаниях. Каддиган забил себе голову гипотезами, основанными на классических исследованиях, о которых он узнал из четвертых или пятых рук. Я игнорирую все это устаревшее барахло и, если можно так выразиться, играю на слух».

К каждому из них подплыло голографическое меню с четким текстом, словно набранным буквами из тонкой светящейся проволоки. Базиль заказал салат-латук, маринованную сельдь и сухарики, заметив, что после слишком плотного обеда он обычно тяжеловато себя чувствует: «Сет Каддиган все время тревожится, его снедает жалость к себе — и он оттачивает остроумие вместо того, чтобы развивать практические навыки психиатрии. А я, хм… может быть, я слишком много болтаю. Они считают, что я — пустобрех. Что ж, с меня как с гуся вода. Наше общество — самое устойчивое социальное образование в истории человечества, в нем не заметно никаких признаков грядущих изменений. Тем не менее, можно ожидать, что самое характерное для этого общества заболевание, маниакально-кататонический синдром, будет наблюдаться все чаще. Это наш враг, на него нужно нападать агрессивно, без экивоков». Кудеяр, занятый отбивной с кресс-салатом, понимающе кивал.

«Говорят, что я использую пациентов, как подопытных кроликов, — жаловался Базиль. — Но это не так! Я пытаюсь применять различные режимы терапии по мере того, как они приходят мне в голову. Одним живым трупом больше, одним меньше — какая разница? Ведь они никому не нужны, даже самим себе. Пусть из-за меня пострадают двадцать, тридцать или сто кататоников — что с того?»

«Капля в море», — отозвался Кудеяр.

«Вот именно! — Базиль набил рот капустой. — Мои методы можно было бы осуждать на том основании, что они не дают результатов, но — ха-ха!» Базиль чуть не подавился от смеха, прикрывая рот рукой: «К вящему огорчению критиков, состояние кое-кого из моих пациентов улучшается! Я уже выписал из паллиатория несколько человек, за что меня еще больше презирают. Удачливых новичков никто не любит!» Базиль похлопал Кудеяра по плечу: «Страшно рад видеть тебя здесь, Гэйвин! Кто знает? Мы еще им покажем и вместе станем амарантами! Игра стоит свеч, а?»

После обеда Базиль сопроводил Кудеяра обратно в палату № 18 и оставил его там. Кудеяр без всякого энтузиазма вернулся к выполнению своих обязанностей, прикасаясь к каждому из пациентов по очереди наконечником инжектора, впрыскивавшего через кожу в кровеносную систему дозу витаминов и стимулянтов.

Кудеяр остановился и взглянул на параллельные ряды коек. Перед ним лежали тридцать шесть человек, объединенных только одной общей чертой: отсутствием подъема кривой на графике жизни. Причина их психоза была общеизвестна. И здесь, в этой палате, им предстояло провести остаток своих дней до тех пор, пока их не увезут в черном лимузине с затемненными стеклами.

Он прошелся по центральному проходу, задерживаясь, чтобы рассмотреть то одно, то другое лицо. У каждой койки он спрашивал себя: « Какой стимул, какую терапию я мог бы применить? »

Кудеяр подошел к лежавшему с закрытыми глазами тощему человеку, выглядевшему безвольным и слабым. На табличке были указаны имя пациента, Олаф Геремпский, и его фила — дебютант. На той же табличке содержались еще какие-то, непонятные Кудеяру пометки с кодами.

Прикоснувшись к щеке пациента, Кудеяр тихо позвал: «Олаф! Олаф, проснись! Ты в полном порядке, Олаф, ты здоров. Ты можешь вернуться домой».

Кудеяр внимательно наблюдал за лицом Олафа Геремпского — лицо это, осунувшееся и заостренное, как мордочка белой крысы, не шелохнулось. По-видимому, осторожные заверения в благополучии не производили никакого эффекта.