Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

…Но ведь она хотела, тогда, в машине, чтобы он хоть о чем-то спросил.

– А если я не отвечу, – сказала она беспомощно, – что ты сделаешь?

Кажется, он ждал от нее другого. Может быть, хотел, чтобы она рассмеялась и превратила все в шутку? Или был уверен, что она немедленно объяснится – понятно и просто?

– Понимаешь, – он помолчал, – я не верю ни в приворотное зелье, ни в гипноз посреди улицы… ни в судьбу, ни в любовь с первого взгляда. Но с тех пор, как мы с тобой встретились, я ни о чем не могу думать, кроме тебя. Это ненормально, Саша. Это похоже на… кстати, на что это похоже?

– С тех пор как мы с тобой встретились, – сказала Сашка, – я… очень тебя люблю. Это правда. Больше ничего не могу сказать…

– Последний вопрос, – он посмотрел очень серьезно. – У меня есть выбор, любить тебя или нет?

Ей снова показалось, что стены делаются прозрачными, и сквозь них силуэтом проступает Торпа – или нет, не Торпа, а красный город из Работы над Ошибками. И в центре города стоит ратуша с флюгером на крыше.

– Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, – сказала Сашка.

Он удивился, но, кажется, и почуял надежду. Возможно, представил, как Сашка пишет на листе бумаги свою страшную тайну, которую нельзя называть вслух? Без слов вышел в другую комнату, вернулся; Сашка стояла, оцепенев, над массивным столом из цельного дерева, который помнил в этой комнате веселье и разносолы, гостей, шампанское, гробы…

Ярослав положил перед ней листок из школьной тетради в клеточку и шариковую ручку.

– Саша… что с тобой?

– Ничего, – она смотрела в пространство.

– Я не хотел тебя… обидеть, – сказал он напряженно. – Если ты сейчас скажешь, что ты… колдунья, или русалка, или ангел, упавший с неба, я поверю. Я уже готов. Просто я… чувствую манипуляции, понимаешь. Иногда и сам не рад, но не могу же сделать вид, что ничего не происходит…

Сашка вертела в пальцах ручку.

– Знаешь, – сказал он решительно, – прости меня. Я дурак. Забудь, что я говорил, иди сюда…

Он подошел ближе, накрыл ее волной запаха, который дурманил и лишал воли. Сашка сжала зубы…

Знак «привязанность», а поверх него, не отрывая стержня, – «созидание». Портнов учил ее распознавать и воспроизводить знаки, а потом она сама научилась изъявлять их. А еще потом Стерх научил ее выражать идеи через то, чем они не являются…

Этот символ, существующий в трех измерениях, развивающийся во времени, делящийся на два, а потом на четыре, как оплодотворенная яйцеклетка, – любовь. А если сделать вот так, – Сашкина ручка чуть не прорвала бумагу, – это больше не является любовью. Это не ненависть, не равнодушие, не обида, не отчуждение – но это и не-любовь… Кажется, это свобода.

Сашкин взгляд остановился на широком белом подоконнике – там, под приоткрытой форточкой, стояла оплывшая свечка и валялась рядом красная китайская зажигалка. Сашка щелкнула колесиком, выполз язычок пламени, охватил символ на листке бумаги, и линии в последний раз задергались в огне…

«Пожалуйста, всегда утилизируйте материальное воплощение ваших занятий», – так сказал Стерх.

Пепел просыпался на подоконник. Насвинячила в чудном доме, подумала Сашка. Ярослав по-прежнему стоял у стола, бледный, с огромными темными глазами, с каплями пота на лбу.

– Саша…

– У тебя есть выбор, – сказала она с кривой улыбкой. – Ты свободен. Не люби.

У входа в Институт ей наперерез бросился Костя:

– Где ты была?!

– Не нарывайся, – процедила Сашка сквозь зубы. – Бойкот, забыл?

– Да мне наплевать на бойкот! Где ты была, Самохина, Физрук тебе прогулы рисует!

Сашку передернуло. Одна мысль о том, чтобы когда-нибудь еще явиться на занятие к Физруку, вызывала у нее тошноту.

Она переплавила свой страх в злость:

– Тебе какое дело?! Уйди с дороги, ты мне никто!

Костя побледнел и отступил. Уже поднимаясь по лестнице на четвертый этаж, Сашка молча ругала себя последними словами: ну и стервой же она сделалась. Ну и злобной же сволочью, готовой грызть протянутую руку. Такого не выдержит самая искренняя симпатия, самая давняя и дружеская привязанность, Сашка от щедрости душевной выжжет пространство вокруг себя, и бойкот из прихоти Физрука превратится в естественное отношение к суке Самохиной…

Она стукнула в дверь четырнадцатой аудитории, дождалась приглашения и вошла. С момента, как должно было начаться занятие, прошло девять с половиной минут.

– Здравствуйте. Я опоздала.

Стерх молча указал ей на стул, сплел пальцы, посмотрел отстраненно, будто издалека.