Дмитрий Баюшев - Планзейгер. Хроника Знаменска [СИ]

Положив на лоб Адаму ладонь, он усыпил его, после чего, как и обещал, разделил на два существа.

Когда вскорости Адам проснулся, Светоносный Отец сказал:

— Это Ева, прошу любить и жаловать.

С Евой произошла некоторая путаница. Лера по ходу действия неожиданно превратилась в Лилит и, естественно, играть Еву больше не могла, тем более что куда-то скрылась. Поэтому Ева получилась невзрачная, не прорисованная, худосочная и страшненькая, как вурдалак.

Посмотрел на неё Адам, посмотрел и горько заплакал, а Отец похлопал его по плечу, крепись, мол, сапиенс, бывает и хуже, и степенно удалился.

Но уже через пару минут Ева встрепенулась, налилась соком, сделалась румяной, веселой и симпатичной. Игриво позвала:

— Адам, а, Адам.

Он глазам не поверил: что за чудо? С Лилит, конечно, не сравнишь, но хороша.

Взялись они за руки и ну прыгать да скакать. Хохочут, веселятся.

А тут вдруг из-за кустов в обнимку выходят Лилит и искуситель. Не дождались, выходит, вечера. И вот когда Лилит увидела Адама, который прыгал да скакал весьма ловко, и не казался уже чокнутым, и что-то игриво приговаривал заливающейся счастливым смехом Еве, то здорово обозлилась.

— Ты, — говорит она искусителю, — отвлеки Адама-то, зубы ему заговори. Мне с Евой пообщаться нужно.

Заговаривать зубы искуситель был мастак, это для него была пара пустяков. Сделав вид, что имеет дело большой важности, он отозвал Адама и давай ему что-то нашептывать, а тем временем Лера сорвала со смоковницы запретный плод и с улыбочкой поднесла ничего не подозревающей Еве.

О запрете Ева предупреждена не была, к тому же Лилит была такая душечка, такая умничка, такая ласкулечка. И инжир по её словам был такой вкусный, такой полезный, дорогой подружечке от всей души.

Короче, Ева съела запретный плод и он ей очень понравился, и она сорвала ещё один и угостила Адама, который, наслушавшись искусителя, стал совсем дурак-дураком.

И они обрели плоть и поняли, что цветы, оказывается, чудесно пахнут, а тень скрывает от жгучего солнца, то есть полезна. Что теперь можно пить и есть, и вода и пища необычно вкусны. Что можно беситься, кусаться, чесаться, кувыркаться. Лениться, валяться. Носиться, в дверь ломиться. Наконец, уединяться…

— Да, — уныло произнес Мортимер. — И ничего не исправишь.

— А ты бы хотел исправить? — Асмодей хохотнул. — Нет, брат, этот народец обречен, почитай протоколы серафимов. Скоро уже, скоро конец. А потом, как водится, всё по-новому, очередная попытка. Только дадут ли её, эту попытку? Впрочем, нам-то с тобой о чем волноваться? Сменим место жительства, всего и делов.

И добавил озабоченно:

— Заканчивай эту бодягу, если хочешь, чтобы актеры были целы.

В самом деле, в сфере уже появился Светоносный Отец, и уже искуситель медленно и верно превращался в змеиного гада, а Лилит — в демоницу. До Адама с Евой дело ещё не дошло, но веселья в них поубавилось, так как видели они, что Отец, глядя на них, прикрывших ладошками срам, начинает гневаться.

Какие действия произвел Мортимер — не нам знать, но по сфере пошли сполохи и через пару секунд всё вернулось на круги своя: смоковница превратилась в дуб, эдемский сад в Волшебный лес, искуситель в громадного, отливающего синевой Самаэля, Лилит в прекрасную Леру, от которой с чмоканием отпочковался Небирос, высокий Адам в среднего роста Черемушкина. Но вот ведь беда — за руку Василий держал румяную темноволосую красавицу с косой до пояса и длинными, пять спичек поместятся, черными ресницами.

Зрители, всё ещё пребывающие в трансе, дружно и громко зааплодировали, оркестр грянул туш.

Ева смотрела на всё широко раскрытыми глазами, потом повернулась к Черемушкину и сказала нежным голоском:

— Где мы?

Удивилась, что рядом с нею вовсе не Адам, и спросила:

— Кто ты?

— Сколько вопросов сразу, — ответил Черемушкин и виновато посмотрел на Леру.

Вот это, скажите на милость, командировка, вот это, будьте любезны, представление. Леру он по-прежнему любил, но и Ева была ему дорога. Может быть, даже чуть дороже, а может — наоборот. Но то, что после вылазки в грозное прошлое он сделался гораздо более мужественным, это было несомненно. А стоящая рядом Ева чудесным образом придавала ему решительности.

— Нет, нет, — сказал Мортимер. — Это уже чушь собачья.

— Ты ещё скажи «чушь свинячья», — произнес Асмодей, вместе со своим креслом растворяясь в воздухе.

Вместе с ним исчезло и его бесовское сопровождение.