Анатолий Днепров - Последний рассказ о роботах

Он посмотрел на меня так, что я понял: он не пойдёт ни на какие компромиссы и не скажет мне ни слова, если я не расскажу ему какую-нибудь свою странную историю.

Уходя, я дрожал от ярости, потому что теперь я знал, что у этого коллекционера хранится какая-то тайна, которая может оказаться ключевой в разгадке творчества поэта.

Что я мог ему предложить взамен, когда последние десятилетия моей жизни были такими будничными, академическими, книжными? Я валялся на диване, сжимал голову и старался вспомнить что-нибудь, пусть не своё, услышанное от кого-то. Я был в оцепенении, не мог пошевелиться, и только мозг работал лихорадочно, вспоминая все пережитое и перечитанное.

— Что мне делать, что делать?! — иногда восклицал я, и мой робот, знаешь, этот маленький, специализированный для литературных исследований робот, изредка пощёлкивал реле, готовясь по моему приказанию прочитать любой сонет Оленина или какой-нибудь абзац из монографии исследователя его творчества. Но я знал, что сейчас он мне ничем не сможет помочь, потому что его ферритовый мозг напитан лишь творчеством Оленина и творчеством тех, кто о нем писал.

Среди ночи я вскочил. Вспомнил! Да, я вспомнил три странные-престранные истории, вернее — сказки, которые ещё в детстве, в этом самом городе, рассказывала мне моя мать. Я никогда ни от кого этих сказок не слышал, они были только наши, моей матери и мои.

Я едва дождался рассвета и помчался к своему новому знакомому.

— У меня есть кое-что для вашей коллекции, хотя я и не уверен, что это то, что вам нужно. Но это самые странные истории, которые мне когда-либо приходилось слышать.

Он уселся в старинное кресло, подпёр подбородок сухощавой рукой с вздутыми венами и приготовился слушать.

— Первая сказка — про рельсы, — начал я.

«Он любил ходить по одной рельсе. Он шагал по ней смело, как по дороге, и только изредка покачивал руками, чтобы сохранить равновесие. Рельса всегда блестела и уходила в бесконечность или сворачивала за холм, и была прямой, сияющей и твёрдой. А он все шёл и шёл, вглядываясь в таинственную даль, куда убегали зовущие и манящие серебряные тропинки. Изредка ему приходилось уступать дорогу зелёным мордастым электровозам, и он тогда стоял на обочине, враждебно глядя на чугунные колеса, которые мчались по его дороге. А после он снова шагал, улыбаясь неведомой дали, и опять хмурился, когда навстречу мчалось стальное электрическое чудовище. А однажды в нем закипели ярость и злоба, всколыхнулась гордость, и он решил не уступать дорогу этой твари… Она промчалась, а он продолжал идти, плавно помахивая руками.

Только теперь его почему-то не было видно…»

После первой моей истории лицо коллекционера совсем не изменилось. Только красные, слезящиеся глаза сощурились, вонзились в меня, а правая рука, подпиравшая подбородок, опустилась на подлокотник кресла.

Вторую историю я начал без перерыва.

«Чёрная кошка сидела на воротах из тонкого листового железа, покрашенного в светло-зелёный цвет. Она была очень чёрная и лоснилась, как глыба свежесколотого асфальта. Просто удивительно, как она примостилась на кромке металлического листа — до того он был тонким, а рядом возвышалась телевизионная башня, и мимо проходили люди. Она провожала их зелёными раскосыми глазами. Мол, это не мой, это ваш мир… А после налетела грозовая туча, которая сумрак превратила в глухую ночь, раздираемую молниями. Изломанные упругие молнии ударяли в телевизионную вышку, и после этого она долго гудела. А кошка продолжала сидеть, равнодушно поглядывая на бегущих людей. Почему они бегут? Ведь дождя все равно не будет. Когда вокруг стало совсем пустынно и началась настоящая ночь, в телевизионную башню ударила жирная фиолетовая молния. Башня засияла сверху донизу, а кошка спрыгнула с металлических ворот и пошла. Наверное, только этого она и ждала. Потому что по улице она пошла медленно, очень довольная, вся сияющая и абсолютно чёрная…»

Я увидел, что старику стало не по себе. Он как-то сжался, скомкался, как неуверенный в победе боксёр, и приготовился слушать следующую странную историю. Это была история про веснушчатого мальчика.

«Он лежал ничком на операционном столе, с розовым веснушчатым лицом, погружённым в маску для наркоза. Он ещё не умел дышать наркозом, и поэтому сестра прижимала маску прямо к его лицу. Операционное поле, чуть-чуть ниже того места, где резинка от трусов оставила розовый след, было окрашено йодом. Когда электрический нож сделал своё дело, пневматические присоски начали быстро слизывать набухающие ярко-красные комки — следы преступления.