Андрей Лазарчук - Целое лето

— Может, ты меня всё-таки развяжешь?

— Пока нет. Так что нам делать? Вот ты мне всё это рассказал, а ясности как не было… Понимаешь, Лёха, они ведь из нас всю дорогу клоунов делали, разводили, как последних лохов — а ты говоришь, не всё потеряно. Они ведь нас — даже не прикасаясь… они из нас всё людское выбили, или высосали, или что там ещё… Один этот лагерь детский чего стоил…

— Какой ещё лагерь?

— Где ребятишек-инвалидов на допросчиков учили… как же город-то назывался?.. в общем, где-то за Вологдой… Череповец-сколько-то-там…

— Что значит — учили на допросчиков?

— Ну, учили на какое-то время задерживать в себе десантников и сцеживать информацию. Как Юрка, помнишь? Он и учил… на себе показывал… а потом от рака мозга умер. И многие поумирали…

— Да, десантура умеет много гитик. Мы тоже не сразу это сообразили.

— Тоже на детях тренировались?

— Да нет, на себе. Слушай, что-то не верю я в твой лагерь…

— Я там сам был! И чуть там не остался! Просто я паническую реакцию выдал…

— Когда это было?

— В десятом классе. Ты что, не помнишь?

— В десятом мы с тобой вместе были в «Десятке». В октябре вернулись, доучились… и всё.

— Значит, не помнишь… Ни как в вагон грузили, ни как Валерку от матери собаками отдирали…

— В какой вагон?

— В такой… типа почтового. Почти без окон…

— Где — грузили? И кого?

Стёпка вдруг побледнел. Он и до этого был не слишком загорелый, даром что лето тут ещё и не кончилось по-настоящему, — а теперь стал просто серовато-синий. Лишь кончик носа заалел.

— Грузили, — повторил он. — Я же помню. Колючая проволока вокруг, охрана с собаками… дождь шёл, прожектора…

— Где? На какой станции? Где в Тугарине станция?

— Была же станция, — сказал он с отчаяньем. — Ну я же помню!!!

Класс был небольшой — семнадцать человек, Глеб восемнадцатый. Семеро парней, десять девчонок разной степени интересности. Сидят в основном по двое, две девчонки и парень — по одному, и ещё два стола свободные.

— Садитесь, — сказала Алина Сергеевна. — У нас новый ученик, Лосев Глеб Всеволодович…

— Переехал откуда-то? — спросил парень с задней парты.

Глеб молча кивнул. Пошёл к свободному столу.

— Сюда нельзя, — тихо, не поворачивая головы, сказала рыжеватая девчонка в тёмно-малиновой кофточке.

— А туда? — Глеб кивнул на второй свободный стол.

— Туда можно.

Глеб сел. На столе чёрным маркером был нарисован чёрный котёнок. Почти такой же, что и на двери учительской.

— Должна вас огорчить, — продолжала Алина Сергеевна, — но физики у вас сегодня не будет. Вместо физики проведём дополнительное занятие по обществознанию…

— А что с Анатолием Гавриловичем? — спросила рыжеватая.

— Лежит в больнице. Попал в аварию. Так, не будем…

— А можно его навестить?

— Алябьева, ну откуда я знаю? Скорее всего, да. Впрочем, его там вряд ли долго продержат… Всё, посторонние разговоры прекращаем, приступаем к уроку. Напоминаю, что тема урока — монгольское нашествие на Русь и существование Руси в составе Золотой Орды. И я просила Игнатьева подготовить краткий обзор различных точек зрения на этот сложный и противоречивый исторический период…

Алябьева, отметил про себя Глеб.

— Ты понимаешь, — говорил Стёпка, высасывая очередную сигарету, — что для них мы как на ладони? Может, уже всё начальство во всех нужных странах — из них и состоит? Я иногда телевизор смотрю… и трясти начинает. Как они ходят, как смотрят… как говорят… Не люди, понимаешь? Не люди…

— Ну ты хоть будь человеком, — попросил я уже в который раз. — Развяжи. Нос почесать не могу…

— Давно не люди…

Стёпка, не переставая говорить, протянул руку и искривлёнными пальцами — только сейчас я разглядел, что три пальца у него покалечены, раздавлены, — ловко развязал узлы, и удавка повисла. Я освободил запястья, потом стянул всю конструкцию с шеи. Положил рядом с собой. С наслаждением почесал нос.

— Всё может быть, — сказал я. — И даже наверняка всё именно так и есть. Но мы-то с тобой… вот окоп, вот сектор обстрела, патроны завезли, каши насыпали полманерки… что ещё нужно солдату? Задачу боевую никто не отменял…

— А я уже не понимаю, за что биться, — сказал Стёпка. — Даже если то, что ты рассказал, правда… не в смысле, что ты соврал, а что не ошибаешься… что из этого? Смысл сопротивления в чём?

— Смысл сопротивления всегда только в сопротивлении, — сказал я и вдруг понял, что изрёк эту вселенскую мудрость исключительно по инерции, потому что в голову пришла какая-то важная мысль и сейчас надо постараться ухватить её за шкирятник… — Стоп-стоп-стоп, — я поднял руки, как бы защищаясь от Стёпки, который даже приподнялся возмущённо, чтобы меня морально укокошить, морально зарыть и морально надругаться над свежей могилкой. — Что-то я сообразил… Вот смотри: из того, что ты рассказал, получается, что десантура, попадая в нас, вроде бы да, осваивает весь корпус знаний и навыков, которым мы владеем… только она не различает правду и вымысел! Вот мы что-то помним — она считывает картинку и всё воспринимает как истину, а это были твои кошмары, и только. Просто более сильные эмоции, и поэтому картинка оказалась живее. И десантура её, эту картинку, ставит как бы на первый план — и для нас это становится новой памятью, новой истиной даже… Но важно не это, а то, что десантура не видит разницы между личным опытом и вымыслом… ну, таким вымыслом, в который ты сам веришь или к которому как-то особо эмоционально относишься…