Андрей Лазарчук - Целое лето

— Итак, если я всё правильно понимаю, Глеб Всеволодович?

— Так точно, — сказал Глеб. — Лосев моё фамилиё…

— Надолго к нам?

— Ещё не знаю. От многого зависит.

— Ну, ладно. Взять переводное из прежней школы не догадался?

Глеб покачал головой.

— Отправим запрос, а пока оформим временно. Места есть, так что… Учился-то как?

— Да нормально. Не напрягаясь…

— Вот все вы так — «не напрягаясь»… Потом будете жилы рвать, а поезд-то — ту-ту, Чаттануга…

— Я понимаю, — сказал Глеб. — Буду стараться.

— Ты уж постарайся, да. Ну, пойдём, с классным руководителем познакомимся.

Они пересекли вестибюль с тем самым французским окном, над которым снаружи были выложены цифры, и вошли в учительскую. Эта дверь была просто аккуратно окрашена масляной краской. У дверной ручки кто-то нарисовал чёрным маркером маленького котёнка с огромными глазами.

— Вот, кстати, и Алина Сергеевна, — сказал директор и закашлялся.

Молодая учительница, стоявшая к ним спиной и поправлявшая перед зеркалом макияж, обернулась. Губы её были грубовато накрашены слишком тёмной помадой, глаза же не подведены вовсе.

— Доброе утро, — сказала она.

— Доброе… — согласился директор. — Что-то случилось?

— Вроде бы нет, — сказала учительница. — С чего вы взяли?

— У вас кофточка на левую сторону надета.

— Ничего себе, — засмеялась она. — Спасибо, что сказали. Это ведь примета такая?

— Точно, — сказал Глеб. — Побьют.

— Вот, ваш новый ученик, — сказал директор. — Глеб Всеволодович Лосев, прибыл к нам из города Северореченска. Внук моей предшественницы, Евдокии Германовны.

— О, — удивилась учительница и посмотрела на Глеба так, будто узнала его. — Это интересно…

— И ещё одно, — сказал директор. — Звонили из больницы, Анатолий Гаврилович попал в аварию, пролежит несколько дней. Ну и потом вряд ли сразу на работу выйдет. Тамара Викторовна исправит сетку, а пока вы не возьмёте сегодня два его часа — в восьмом и десятом?

— Возьму, — сказала учительница. — Не напомните, какие они по счёту?

— Третий в восьмом и четвёртый в десятом.

— Отлично. История в восьмом, обществознание в десятом.

— Да, потом обговорите это с Тамарой Викторовной.

— Разумеется.

— И не забудьте переодеть кофточку.

— Ни за что.

Стёпка долго не открывал. Я слышал, как он подошёл к двери, потоптался, ушёл. Потом подошёл снова. Долго молчал.

Я постучал ещё раз — кончиками пальцев. Потом сказал:

— Стёпка, открывай. Это я, Лёха.

Долгое молчание.

— Чем докажешь?

— Что именно? Что это моё тело или что во мне никто не сидит?

Ещё более долгое.

— Если я заподозрю что-нибудь, то выстрелю в голову, — сказал Стёпка.

— Годится, — сказал я. — И можно сделать даже лучше. У меня с собой пустой «посредник». Я тебе его дам, и ты проверишь, есть во мне кто-то или нет.

— Откуда я знаю, что он работает?

— Да, тоже верно… Ну, тогда — в голову.

— Зачем ты приехал?

— Тут что-то заваривается. Так что нам есть смысл потолковать.

— А ты…

— Нам надо поговорить, Стёпка. Это очень важно.

— Ладно. Только слушай внимательно. Дверь откроется, ты войдёшь. Меня за дверью не будет. Войдёшь в комнату, сядешь на диван. Там лежит бумажный пакет. Наденешь на голову. Руки будешь держать перед собой. Согласен?

— Конечно.

— Услышишь щелчок, тогда входи.

Щёлкнуло через полминуты. Я потянул дверь на себя — она пошла туго. За дверью был квадратный тамбур, весь обитый оцинкованным железом. Под потолком горела лампочка в сетчатом колпаке, на полу у стены стояли две большие алюминиевые фляги — когда-то в таких возили молоко. Из тамбура внутрь дома вела железная дверца совсем маленькая: нужно было сгибаться и высоко подымать ноги, чтобы войти. Открылась она только после того, как защёлкнулась входная.

Я пролез через неё и оказался в пустой прихожей. На вешалке висел только дождевик. Комната, сумеречно освещённая, открывалась слева; направо уходил коридорчик, насколько я помню, к кухне и второй комнате, родительской. Там было совершенно темно.

Как было велено, я прошёл в комнату. Окна изнутри прикрывали короба из той же оцинковки, сильно наклонённые внутрь: свет падал на железный лист, отражался в потолок и уже от потолка растекался по помещению. Посередине комнаты стоял круглый стол с одним стулом, направо — старый зелёный диван с вертикальной спинкой; я его помнил ещё с тех давних времён… На столе ничего не стояло, на полу — не лежало. Только на валике дивана чернел пакет, который мне надлежало надеть на голову.