Андрей Лазарчук - Целое лето

— Какой-то ихний СМЕРШ, — сказал Стас.

— Возможно, — сказал я. А сам подумал: хорошо, если СМЕРШ…

Поляну эту я помнил хорошо — на полпути к полигону, у истоков безымянной речки, со всех сторон окружённую идиллическими берёзками и орешником. С дороги её не было видно, поэтому посторонние там бывали не так уж часто: всё-таки места у нас не дачные. Пока что. Вот расширят Москву, и окажемся мы почти на окраине… А пока что у нас была своя неохраняемая полянка для пикников.

Здесь мы собирались прикончить пленного балога. Просто так, для опытов.

Примат скатился по сходням из «уазика-буханки», шагнувший следом Франц с переносного пульта тут же отключил ему питание шасси; безрукий торс застыл, пытаясь сохранить тот минимум достоинства, который мы ему оставили. В искусственный мозг был всажен Пятиугольник двести — один из немногих Десантников, захваченных ещё в шестьдесят восьмом. Я не помню, почему, когда у нас появилась возможность допрашивать Десантников неограниченное число раз — иногда в искусственных телах, иногда в телах паралитиков, — Пятиугольник двести произвёл впечатление идущего на контакт и едва ли не склонного к вербовке. Потом оказалось, что он долго и со вкусом водил наших аналитиков за нос. В любом случае, он провёл в искусственном теле лет десять, — а, помнится, бард нам намекал, что «…чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть…»

Из более комфортабельного автобусика вышла научная братия — уже без халатов, в курточках и плащах; было ясно, вполне тепло, но привычка, надо полагать, брала своё. Осень — значит, нужно одеваться. Когда я был в Израиле, то всё удивлялся, как они при двадцати пяти ходят в свитерах.

Кстати, надо позвонить Таньке…

Последним появился Яша. Я думал, он опять будет камлать, входить в транс и всё такое. Но он просто подошёл к примату, встал напротив него, чуть наклонился вперёд…

Вроде бы ничего не произошло. Примат, насколько ему позволяла конструкция, откинулся назад, отвернул голову… а потом вдруг я понял, что там уже никого нет. Только электроника. Секунда, доля секунды…

Яша развернулся и пошёл обратно к автобусу. Я догнал его.

— И всё, что ли?

Яша пожал плечами:

— Этот сам уйтить хотел. А мне чо? Подмогчи-то легко, чо не подмогчи…

— Сам? — удивился я. Это опять как-то не совпадало с нашими представлениями о балогах. Считалось, что их панический страх смерти исключает суицид даже как последний способ избежать мук или предательства.

— Чо-то у него было за душой тако…

— А теперь он где? — спросил я. — Ты его… распылил… или как?

— Отпустил, — сказал Яша. — Он теперь сам. В лесу — оно легчи. Будет как белка… — Яша мелко рассмеялся. — Друго дело, теперь ему взад ходу нету-ка. Ну так-ть он и не хотел…

И тут у меня зазвонил телефон.

Шеф наш, Кир (именно Кир, а не Кирилл) Вадимович Перечнев, попал в Конуру из аппарата АП, а туда — из ФСО. И там, и там он занимался нашей проблематикой, так что был компетентен более чем, а вот почему его перебросили к нам — на этот счёт ходили разные слухи. Я думаю, он просто оказался скверным аппаратчиком. Там ведь не только мозгами надо работать, там и язык надо постоянно тренировать, причём довольно специфическим образом. Но и у нас он приживался плохо.

Я не могу сказать, что его не любили. Или что с ним не считались. Или наоборот — что никто не пытался сократить с ним дистанцию; народ же всякий. Однако Кир оставался — вот уже четвёртый (или пятый?) год — официален, вежлив, требователен и, пожалуй, одинок. Он приходил в гости, когда его приглашали, но старался поскорее уйти. К себе домой он никого не звал, а пару банкетов, просто необходимых по протоколу, устроил в ресторанчике (том самом стасовском «Трактире Молоховец»), и ничего скучнее я не помню. В общем, от Кобелева он отличался решительно всем…

Я постучался и приоткрыл дверь:

— Разрешите?

— Входите, Алексей Евгеньевич, — Кир встал, обошёл стол, дотронулся до кресла, в котором я буду сидеть, дождался меня, пожал руку, вернулся на своё место, сел. Всё это он проделал с точностью промышленного робота. — Садитесь.

— Спасибо.

— Извините, что выдернул вас из экспедиции, но здесь вы можете оказаться нужнее. Кстати, ваш друг произвёл, говорят, очень сильное впечатление.

— Да, — сказал я. — На меня тоже.

— Могу вас только поздравить — получается, ваша теория находит подтверждение.

— Надеюсь на это.

— Потому что больше надеяться не на что? — он неожиданно для меня засмеялся — тихим шелестящим смехом. — А ведь похоже на то, правда?