Андрей Лазарчук - Целое лето

Кстати говоря, человек с Десантником внутри начинал пахнуть по-другому, и мы долго пытались обучить собак различать этот запах. Но, похоже, у балогов было какое-то природное средство против собак… в общем, у нас ничего не получилось. Хотя запах реально менялся.

У внутренней двери лабораторного корпуса нас ждал Франц — длинный, изогнутый, сучковатый. Человек-палочник. Phasmoptera hominis. Франц вполне может притвориться старым фикусом и весь вечер простоять в уголке, когда все остальные пьют и крутят стремительные, с полпинка, служебные… нет, не романы — анекдоты. Чехов, кажется, писал, что анекдот — это кирпичик русского романа?.. Франц чужд суете. Он прикидывается икэбаной и ждёт, когда его поправят, подстригут или выкинут.

Как ни странно, эта тактика всегда приносит ему успех.

Сегодня у него была даже крошечная орхидея в петлице.

— Станислав Игоревич… Алексей Евгеньевич… — он поклонился.

— Яков Макарович, — представил я Яшу. — А это Франц Генрихович, и он, я думаю, будет сегодня за главного.

— Очень приятно, — сказал Яша и вопросительно посмотрел на меня. Я чуть подмигнул ему — так, чтобы Франц не видел. Яша сделал вид, что всё понял.

А может, и понял — кто их знает, шаманов этих…

— Для начала, — сказал Стас, — нам с Алексеем нужно снять матрицу. Потом… ну, пусть Яков Макарович осмотрится…

— У нас есть носители с Десантниками? — спросил я.

— Только приматы, — сказал Франц. — Хотели пингвинов задействовать, но второй месяц не могут привезти фреон. А пингвинам нужен фреон. Без него они дохнут.

Приматами мы называли найденные на месте крушения искусственные тела, андроиды; во избежание неожиданностей у них были убраны руки, а для передвижения служили тележки с колёсиками. Пингвины — это уже наше земное творение: компьютеры баложской архитектуры, способные принимать «мыслящих» и работать с ними в симбиозе. Но пингвины оказались очень ненадёжны…

— Хорошо, — сказал Стас. — Пошли просвечиваться…

Даже поверхностная психотомия, то самое пресловутое «снятие психоматрицы» — процесс долгий и утомительный; а хуже всего то, что потом ты чувствуешь себя гадко и стыдно, будто обделался прилюдно… и вроде бы не с чего, а вот поди ж ты. Я, кстати, по этой причине и всяческих экстрасенсов побаиваюсь: а вдруг среди этого легиона (имя им) найдётся кто-то настоящий? Мне вот перед машиной неловко, а перед человеком вообще со стыда сгорю.

Беда в том, что я догадываюсь, откуда этот стыд и страх. Из лакун. Где я ничего не помню, где за меня работал другой. Я когда-то просил Кипчакова заглянуть в одну из лакун, он заглянул и сказал, что там действительно пусто. Но я ему так и не поверил…

Ладно, хватит об этом.

Когда по сумме всех моих реакций выяснилось, что я всё-таки человек, хотя и с заскоками, я пошёл в душ и постоял минут десять под тёплым расслабляющим. Потом оделся и отправился искать Яшу.

Яша камлал. На нём был лёгкий маньяк с развевающимися ленточками из рысьей шкуры; рысьи уши и хвост украшали вышитую майкабчи. Бубен был совсем маленький, с суповую тарелку размером. Яша двигался легко, и было совершенно понятно, что он сидит на коне, с прямой спиной, совершенно расслабленный, и конь несёт его… Помните, в «Андрее Рублёве» есть завораживающий кадр: татарский хан, скачущий верхом? Вот Яша сейчас напомнил мне того татарина…

Он шёл кругами вокруг костяной чаши, где чуть дымились какие-то травы. Ноги его, босые, ступали уверенно и твёрдо — как у фехтовальщика, выходящего в решительную атаку. Бубен издавал странные звуки, напоминающие шипение и пощёлкивание рассерженных гремучих змей.

Лаборанты и научные сотрудники сидели вокруг на стульях — и едва не сваливались с них, увлечённые ритмом и вообще всем происходящим.

Я нашарил пустой стул у двери и тоже сел.

В противоположном углу зала у пульта застыл Сан Саныч, наш «дюзометрист» — спец, замеряющий всё, что может быть замеряно, а также и остальное, что замеряно быть не может. Я не знаю, что там было на приборах, но морда его выражала изумление высокой степени.

Я стал присматриваться к Яше. Полуприкрытые глаза метались; лицо внезапно осунулось и потемнело до такой степени, что казалось покрытым копотью. Вокруг губ засохла пена, ноздри раздувались, вены на висках проступили как чёрные узловатые жгуты. Скоро всё должно было закончиться…

Оно закончилось раньше, чем я думал. Яша издал тонкий вопль, упал на одно колено и воздел бубен высоко над собой. Бубен заскрипел, заскрежетал, как начинающее падать дерево… Яша развёл руки крестом, встал на ноги — тяжело, неуклюже, устало. Развернулся. Увидел меня. Кивнул. Потом сутуло, бочком, пошёл к свободному стулу…