Индра Незатейкина: Вкус полыни

Как только мы выехали на пешеходную дорожку вдоль улицы Курчатова, мимо нас пронесся «рафик» «Скорой помощи», завывая сиреной и мигая синим маячком. Я успела заметить в кабине папу в белом халате и медицинской шапочке.

— Пап! — крикнула я и помахала ему рукой, но папа нас не заметил. Лицо у него было очень озабоченное, наверное, к какому-то тяжелому больному поехали. Да и не включили бы иначе сирену. Саша оглянулся и тревожным взглядом проводил «Скорую».

— Папу на вызов отправили, — сказала я.

Саша промолчал.

Мы проехали мимо кинотеатра, мимо фонтана со скульптурой Прометея, — там прогуливались по-субботнему нарядные люди, девочки прыгали через скакалку и резиночки, малыши рисовали мелками на бетонных плитках, возле музыкальной школы играли бадминтонисты и мальчишки стучали мячом о стенку, на скамеечках большие ребята ели мороженое и обсуждали, на какой фильм сегодня лучше пойти. А ближе к пристани нарядная толпа разбавлялась милиционерами, военными и людьми в рабочей одежде и странных белых повязках на лицах, которые таскали какие-то мешки.

— Ой, Саш, смотри, — подергала я Сашу за куртку. — Что здесь такое?

— Учения, может? — неуверенно ответил Саша.

Мы свернули на улицу Дружбы народов, к больничному городку. Вот здесь стало уже окончательно ясно, что в городе что-то не в порядке.

Напротив главного корпуса стояли две машины «Скорой помощи» с включенными мигалками и автобус «Икарус». Санитары заносили в автобус больного, сплошь обмотанного бинтами. Я даже не знала, что так бывает на самом деле. Вокруг суетились медики, милиционеры, плакала возле автобуса какая-то тетенька, дяденька с чемоданчиком-«дипломатом» и депутатским значком на пиджаке, высунувшись из задних дверей, кричал кому-то: «Не знаю! В Борисполь, больше ничего не знаю!»

— Ой, Саша, стой, стой! — закричала я, увидев среди людей в белых халатах свою маму. — Стой, там моя мама!

Едва Саша притормозил, я спрыгнула с велосипеда и прямо через дорогу кинулась к автобусу. Пробилась сквозь толчею, подбежала к маме и прижалась к ней, задрав голову и радостно улыбаясь, заглянула ей в лицо.

— Здравствуй, мамочка!

— Алиса! — мама как будто не обрадовалась моему появлению, и даже испугалась чего-то. — Отойди, отойди сейчас же! Прекрати меня обнимать! Халат грязный! — она высоко держала руки в медицинских перчатках, как будто боясь прикоснуться ко мне.

Я с сожалением отлепилась от нее, недоуменно рассматривая ее медицинский халат, такой же белоснежный, как и всегда. Почему же — грязный?

— Откуда ты здесь? Почему одна? — встревоженно спрашивала мама.

— Я не одна, я с Сашей, — ответила я. — Мы к нему в гости едем, как ты велела.

Мама приподнялась на цыпочки и поверх голов разглядела Сашу, который стоял с велосипедом на тротуаре.

— Слава богу, — сказала мама. — Алечка, беги к Саше. Езжайте домой, закройте дверь, окна и никуда не выходите. Поиграйте дома во что-нибудь. Порисуйте, почитайте, ну, придумаете что-нибудь. А у нас с папой сегодня очень тяжелые больные с сильными ожогами. На ЧАЭС ночью был пожар, к нам привезли сильно обожженных пожарных. Так что я сегодня поработаю подольше, а за тобой приду вечером, хорошо?

— А как же картошка? — спросила я. Мне очень нравилось помогать родителям сажать картошку. Это было так здорово — раскладывать сморщенные высохшие за зиму картофелины с длинными бледно-сиреневыми ростками — непременно так, чтобы они смотрели вверх! — в только что выкопанную папой борозду.

— Какая картошка? — мама непонимающе посмотрела на меня. Видно было, что она поглощена своей работой, и ей сейчас не до меня и не до картошки.

— Разве мы на дачу не поедем?

— Нет, сегодня не поедем, — терпеливо ответила мама.

— Значит, завтра?

— Завтра и будет видно. Аля, у тебя лицо не чешется, не зудит?

— Нет, — помотала головой я.

— А в горле не першит? Хорошо себя чувствуешь?

Я кивнула — в том смысле, что хорошо.

— Ну, иди тогда к Саше. Аккуратней через дорогу, Аля! На улице смотрите не покупайте ничего — ни мороженого, ни газировки, ничего! Будьте дома, слышишь? — крикнула мама мне вслед, когда я послушно побежала к Саше.

— Не волнуйся, мам! — крикнула я уже с тротуара. Терпеть не могу, когда мама называет меня Алей. Это означает, что она рассержена или, как сейчас, чем-то очень обеспокоена.

— Ну, узнала? Что там?

— Больные очень тяжелые, — важно сказала я. — Пожарные. С ожогами.

— А на станции что? Тут кто что говорит! Кто — что реактор взорвался и радиация кругом, кто — что тревога ложная, ночью горел машзал, но все уже потушили… Ничего не поймешь!