Баррингтон Бейли: Дзен-пушка

Паут видел, что остальные люди не стеснены так, как он. Они и не были на него похожи. Не было у них крупных чашеобразных ушей или обезьяньих черт (имя ему дали за удлиненные надутые губы, хотя он и не понимал этого [1] pout (англ.) — недовольная гримаса; надувать губы. ), не было и слишком длинных рук. Зато у этих людей имелся доступ ко многим приятным вещам, в которых было отказано ему самому. Они часто улыбались и выглядели довольными. Воображение Паута отказывало при попытках представить, чем именно, и лишь медленно подсвечивалось редкими впечатлениями, как тлеющий янтарь. Все, что не было связано с его непосредственным опытом в этой комнате, вызывало у него ненависть и подозрение, но он не обладал достаточной интроспекцией, чтобы понять, какова причина этого внутреннего жара — зависть.

Одного человека он знал лучше всех прочих, и был это Торт Насименту, куратор музея. Однажды, когда Паут сидел, раскорячившись над дырой в полу, Насименту проходил через комнату, сопровождаемый незнакомцем. Гость, высокий человек с соломенными волосами и мягкими голубыми глазами, задержался. Он посмотрел на Паута без малейшего уважения к его приватности.

— Это тоже твоя химера, Торт?

— Да, — протянул Насименту. — Это Паут.

— Странноватый клиент, — отметил гость, а Паут доделал свое дело. — Из чего ты его слепил?

— Да всех приматов накидал в кучу. В основном гиббон, бабуин и человек.

— Он говорить умеет?

— О да. Интеллектуально он почти равен человеку. К сожалению, манеры у него настолько омерзительные, что мы вынуждены были посадить его под замок.

Он указал на потолок: там горел световой индикатор работы болевого излучателя.

— Робоклерки заботились о нем в младенчестве. Они даже научили его работе с документами, так что в некотором смысле он образован.

— Твои робоклерки? И что, у него за всю жизнь не было никакой другой компании?

— Ой, Лопо, перестань, не разочаровывай меня, — ответил Насименту, заметив выражение лица гостя. — В производстве химер нет ничего незаконного.

— При наличии лицензии — нет.

— Если надо будет, получу. Это ж музей, как-никак. — Насименту помолчал, размышляя. — Знаешь, а меня не удивляет, что химеризацию в Диадеме забросили. Межвидовая генетическая манипуляция не так проста, какой кажется. Так сложно выдержать правильные пропорции… вот взять хотя бы Паута. Он составлен из генетического материала одних только приматов, лучшего, что может предложить природа, и посмотри, каким невыносимым получился. Раз уж ты привлек к нему мое внимание, нужно, пожалуй, от него избавиться. Я и хотел, но меня что-то отвлекло. Он даже как наглядный пример неудачного эксперимента больше никакой ценности не имеет.

Гость ощетинился.

— Что я слышу! Ты предлагаешь убить ни в чем не повинного второрангового подданного Империи?

— А он что?.. А, ну да. Ну ладно, не лезь в бутылку.

Насименту поспешно вышел из комнаты — в действительности увеличенного коридора, — где жил Паут. Двое не обменялись больше ни словом, пока не вернулись к Насименту в кабинет. Куратор шуганул парочку роботов, которые расположились там поиграть в шахматы.

Лопо де Кого уселся. Насименту поставил перед ним бокальчик пурпурного ликера.

— Не знаю, почему ты так возражаешь против моих экспериментов с химерами, Лопо. Я-то считал тебя симпатиком всей этой камарильи всеземельников-биотистов?

— Торт, ну блин, это же было еще в студенческие годы, — недовольно отозвался Лопо. — Ладно, забудь про химер. Боюсь, у меня более серьезный предмет для обсуждений. Правда ли, что ты наделяешь искусственным интеллектом существ, не относящихся к млекопитающим? Это уж точно совершенно незаконно.

— Не уверен, что соглашусь с тобой. Ты забываешь, что особым декретом музею дарована полная свобода экспериментов во всех областях науки.

Де Кого закусил губу. Такой ответ был для Насименту типичен: если куратора начинали тормошить насчет его опытов, Насименту неизменно ссылался на какой-то древний декрет правителя планеты, с тех пор никем не отмененный. Впрочем, он еще ни разу не предъявлял этого документа.

Де Кого был старым другом эксцентричного куратора, но его личная привязанность в данном случае конфликтовала как с отношением к деятельности Насименту, так и с должностными обязанностями инспектора. Было ясно, что моральный кодекс Насименту (а возможно, и его рассудок) пострадал невосстановимо.