Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч. Голубой человек

- Говори спасибо Шурке… У нас тут с нею в последние дни много было о тебе говорено…! Она тебе не рассказывала?

Антошин отрицательно покачал толовой.

- От горшка три вершка, а слово держать умеет! - похвалил Конопатый Шурку. - Из нее настоящий человек получится… если не погонит ее жизнь на бульвар… Золотая девчушка… Не оставляй ты ее, Егору без своего присмотра… Она тебя любит.

- Не оставлю, - обещал Антошин.

- Так вот, думал я, думал и решил напоследок (Антошина резанул непривычно горький смысл, который придавал Конопатый слову «напоследок») потолковать с тобой по душам… Тем более что явок ты от меня все равно никаких не получишь… а доносов мне уже сейчас бояться вроде и не к чему… Да ты не обижайся! - сказал он, заметив, как перекосило лицо Антошина при этом невольном намеке. - Дело житейское.

- Я не обижаюсь, - успокоил его Антошин.

С минуту Конопатый отдыхал, сомкнув зеленовато-бурые, высохшие до полупрозрачного состояния веки.

Антошин тем временем поднялся с табуретки и на цыпочках направился к двери.

- Ты куда? - спросил Конопатый, не раскрывая глаз.

Антошин на цыпочках же воротился к постели и, нагнувшись к Конопатому, прошептал:

- А вдруг он нас подслушивает, Сашка?

- Доктор его увел от меня аж в Сергиев посад… Поводит его по лавре часочка два… Теперь Сашку жди часам к семи вечера, не ранее… Часов до семи у нас с тобою полная свобода…

Тут какая-то неожиданная мысль-озарила лицо Конопатого. Глаза его заблестели, на острых скулах появился бледный румянец. - Была не была!… Хоть последние несколько часов проживу свободным гражданином!… Дай-ка мне вон ту книжку, вторую слева на полочке!…

Антошин, достал ему книжку, Конопатый полистал ее и достал вырезанный из какой-то нерусской газеты портрет… Карла Маркса! Точно такой же, как тот, который когда-то показывала своим юным «историкам-марксистам» в Музее Революции Александра Степановна. Только этот был свежий, а тот, в музее, совсем пожелтел от времени. Теплая волна подкатила к сердцу Антошина: перед ним был один из первых, может быть даже из первого десятка, портретов Маркса, появившихся в России.

- Теперь, - сказал Розанов, которому этот портрет, казалось, прибавил сил, - теперь календарь побоку, а на его гвоздик наколи эту картинку… чтобы он у меня все время был перед глазами… Это был такой человек!… Я тебе о нем сейчас расскажу…

Он снова маленечко отдохнул, закрыв глаза.

- Приколол? - спросил он, все еще не раскрывая глаз. - Тогда давай, Егор, заодно откроем окно, а?… Вынимай вторую раму… на мой ответ… Скажешь Зойке, я приказывал - хочу дышать свежим воздухом и не бояться, что тебя подслушивает какой-нибудь царский холуй… Может, тебе обидно слышать такие слова про царя?

- Нисколько не обидно, - сказал Антошин, торопливо отдирая с краев оконных рам поотставшие от сырости полоски газетной бумаги: - чего ж тут такого обидного?

Столовым ножом он отогнул: гвоздики, которыми зимняя рама была приколочена к подоконнику и наличникам, дернул ее обеими руками на себя, вынул, поставил у стенки и распахнул окно.

В комнату хлынул солнечный свет и бодрящий, совсем по-весеннему сыроватый свежий воздух. И вместе с воздухом и солнцем со двора и Большой Бронной ворвались в затхлые Зойкины меблирашки вешние городские шумы.

Восторженно визжали ребятишки, игравшие в казаков-разбойников. Вовсю чирикали воробьи. У деревянной коновязи возле извозчичьего трактира глухо ржали в торбы с овсом извозчичьи клячи. Звенел невообразимо высокий тенор точильщика: «Точить ножи-ножницы, бритвы править!» «Старье би-ре-ом!» - вопил захожий татарин с мешком на спине. На соседнем дворе шарманка, задыхаясь и ухая, играла марш лейб-гвардии Преображенского полка. Под самым окном какая-то, судя по свежему голосу нестарая женщина рыдающим голосом попрекала кого-то невидимого и неслышного:

- Я тебе что? Я тебе, деспот, приказывала огурцы купить! А это что? Это разве огурцы?… Огурцы, говоришь?! А где ихняя хрусткость, если это огурцы?. Да тебя за такие огурцы убить мало, Мазепа проклятая!… Молчишь! Я тебе, ирод, помолчу! Где огурцы?!. Три копейки корове под хвост!…

Конопатый раскрыл глаза.

- Сядь поближе, - поманил он Антошина. Антошин придвинул свою табуретку к самому изголовью умирающего.

- Так вот, - сказал Конопатый, - парень ты, кажется, честный, грамотный… и если тебе дать правильное направление, сможешь ты сослужить народу хорошую службу, благородную… Конечно, если ты хочешь добра не только себе, но и народу…