Павел Шейнин - Парус и веер

— Лаборатории? — переспросил Ари взволнованно. Если девушка окажется ещё и умницей, это будет для него последней каплей.

— Циркадные и сезонные ритмы.

— Мы поможем подстроиться под график, — вставил Полбин деловито. — Синхронизируемся с передачей глизеанцев.

— Работы очень много, — сказала Клио. — Мы разрабатываем новые фреймворки, нейрокалендари, кратковременные криокамеры… Ну, то есть лаборатория, — добавила она смущённо. — Я пока только вливаюсь.

Ари проглотил комок в горле и неловко улыбнулся. Горячий энтузиазм девушки, её искренность, её красота просто сбили его с ног.

— Ты думаешь, в этом есть смысл? — спросил он.

— В этом? — не поняла Клио.

— Ну, да… В глизеанцах? В нашем черепашьем контакте?

Она замолчала и посмотрела на него серьёзно. Ари догадался, что те же сомнения терзали и её после выхода из криосна.

— Я думаю, — сказала девушка медленно, — я думаю, только в этом и есть смысл.

Клио улыбнулась, как бы стерев весь пафос со своего лица, — и переключилась на парад, навёрстывая упущенное криками и взмахами веера.

Белаур вернулся и тяжело опустился на сиденье. Начался фейерверк, дополненный фантомами в линзах. В темнеющем небе над дамбой разыгрывался какой-то неомифический сюжет о пришельце в корзине велосипеда. Ари не понимал, о чём речь, но был зачарован. Апатия отступила, внутри зарождалось новое, неведомое чувство.

— Ты что-то мне посылал в мыслях? — спросил дядя. — Сигнал пропал, пришли одни помехи. Что надумал?

Ари сделал глубокий вдох, учуял цветочные духи Клио, ощутил всем телом её близость. Высоко над головой первые звёзды смешались с огнями фейерверка.

— Ничего, дядя. Совсем ничего.

Криофонд Петрополиса занимал три квартала на берегу Обводного канала. Ещё издалека Ари заметил пузатые газгольдеры, в которых хранили ксенон для гибернационных камер. Говорили, что некоторые из них стоят здесь уже четыре столетия, хотя было неясно, зачем строить хранилища для газов-криоагентов до изобретения крионики. Помещения с камерами лепились к стальным сферам по бокам и походили на стоянки для аэроглиссеров. Огромные стальные краны-журавли нависали над корпусами и переставляли слоты с места на место. Если не знать, что внутри контейнеров люди, всю картину можно было бы принять за грузовой терминал на космодроме: камеры сортировали в зависимости от того, насколько глубоко их обитателям предстояло погрузиться в космос безразличия.

Подходя к стальным шарам, Ари невольно напрягся. Если бы не его новая знакомая, пригласившая на экскурсию по Криофонду, он ни за что не решился бы снова погружаться в этот город спящих. Слишком свежи были воспоминания о его собственном пробуждении и первых мучительных неделях, когда он приходил в себя. Он уже подумывал развернуться и уйти, оставив неудачную затею, но тут увидел фигуру возле входа в один из газгольдеров. Клио помахала ему и сделала жест, чтобы он поторопился.

Вместе с группой студентов они вошли в шарообразное здание, выкрашенное оранжевым. Цвет должен был напоминать, что Грумбридж 1618 — оранжевый карлик. Сейчас, когда темпы размораживания ускорялись и криофермы стремительно пустели, часть хранилищ переоборудовали под гостевые залы. Прошедшие процедуру ревитализации первым делом попадали сюда и встречались с родственниками, друзьями, психотехниками.

Оказавшись в центре полой сферы, молодой человек ахнул.

— Смотри, — указал он наверх.

На вогнутом потолке газгольдера красовался интерактивный звёздный атлас. Фрагменты ночного неба можно было приближать и отдалять в дополненной реальности. В фоновом режиме карта показывала созвездия Северного полушария. Ярче всего блестел уголёк на дне ковша Большой Медведицы — Грумбридж, Звезда Надежды.

Группа студентов подошла к барельефу, который изображал Змея из Эдемского сада, чей язык, удлиняясь, превращался в стрелу времени.

— Смерть, — сказала экскурсовод, женщина в сенсорном комбинезоне и с белыми флуоресцентными волосами, уложенными в форме аттрактора Лоренца. — Мы должны сказать спасибо Криофонду, что забыли значение этого слова. Смерть — так наши предки называли заморозку без возможности разморозки. Сон, от которого нет пробуждения. В начале третьего тысячелетия победа над болезнями и смертью считалась одной из главных целей науки. На рубеже XXI–XXII веков эта цель была достигнута. Мы получили пренебрежимое старение и частоту несчастных случаев в рамках статистической погрешности. Но эффект этого великого открытия оказался неожиданным.