Бернар Вербер - Отец наших отцов [litres]

Лайнер то взмывал вверх, то снижался. Ламаркист, непривычный к экстремальным условиям, не удержал в желудке курицу с пюре. Перед этим он, правда, успел нашарить в кармане кресла перед собой бумажный пакет – свидетельство заботы авиакомпании о нестойких пассажирах.

Что до дарвиниста, сидевшего у прохода, то у него завязалась схватка с оставшимся стоять пассажиром, теперь вознамерившимся непременно занять его кресло. Схватив друг друга за воротники, оба, сидячий и стоячий, молча превозмогали турбулентность. Кресло должно было, согласно закону отбора, остаться за более сильным.

Священник не переставал бормотать псалмы. Как бы в ответ ему из репродукторов снова зазвучал баритон:

– Прошу сохранять спокойствие. Всем занять свои места. Мы пересекаем зону турбулентности.

Сам этот голос вовсе не был спокойным. Лукреция расслышала в нем панические нотки и вцепилась в руку Исидора. Младенцы надрывались плачем, собаки выскочили из сумок, в которых их вопреки правилам пронесли на борт, чем не способствовали восстановлению спокойствия.

Мало-помалу в салоне, под мигающими светильниками, повисла тяжелая тишина. Самолет содрогался всем корпусом, падая из ямы в яму, как баркас, регулярно взлетающий в штормящем море на гребни волн и потом летящий вниз, в бездну.

Исидор, чей жир, играя роль буя, придавливал его к креслу, был единственным, кого этот апокалипсис скорее забавлял.

– Мне всегда казалось нелогичным, что эти груды металлолома каким-то чудом держатся в воздухе, – поделился он соображением с соседкой.

Но Лукреции было не до его черного юмора: она боролась с кислородной маской, внезапно, словно в ответ на реплику соседа, выпавшей из люка и теперь болтавшейся у нее перед носом. Лайнер в очередной раз потерял высоту, отчего внутри разом погас свет, не считая слабых индивидуальных светильников.

– Кажется, мы пикируем, – сообщил Исидор, прижавшийся носом к иллюминатору. – На случай, если нам осталось жить считаные минуты, я признаюсь вам, Лукреция, что получал от нашего совместного расследования огромное удовольствие! – галантно высказался он.

– Благодарю, я тоже, – пролепетала журналистка-стажерка, так крепко вцепившаяся в подлокотники, что оторвать от них пальцы было уже нереально.

Турбулентность кончилась так же внезапно, как началась. Ощущение падения пропало. Все облегченно перевели дух. Снова зажегся свет.

– Дамы и господа, можете расстегнуть ремни, – ласково разрешил баритон.

По салону разнеслись радостные охи и ахи. Кое-кто поаплодировал пилотам, сумевшим с честью выйти из безнадежной ситуации. Особо нетерпеливые бросились в туалеты, перед которыми снова выстроилась очередь. Лукреция по одной фаланге отделила пальцы от подлокотников.

Видимо, зона турбулентности кончилась раз и навсегда: за иллюминаторами не было больше ни облачка. На юге засиял солнечный диск, раскаляясь на глазах.

Священник, ламаркист и дарвинист остались в своих креслах: только что они готовились к гибели и теперь не испытывали желания возобновлять спор о происхождении человечества.

Одна стюардесса попросила пассажиров опустить на иллюминаторах щитки, другая раздала наушники. Пассажирам предоставлялся выбор между просмотром энной серии «Звездных войн» и целительным сном.

Лукреция Немрод выбрала сон и надела на глаза маску. Исидору Каценбергу не спалось. Слегка, чтобы не мешать тем, кто смотрел кино, он приподнял на своем иллюминаторе щиток.

Бог…

Бог ли – ключ к отгадке? Принимать ли в расчет гипотезу Бога наряду с ламаркизмом и дарвинизмом? Почему бы нет?

Внизу, в дыре между облаками, виднелось переплетение дорог.

Какими нас видит Бог? Наверное, копошащимися муравьишками.

Тысячи людей, подумалось Исидору, летают самолетами и не задумываются о том, какая им выпала привилегия – взирать на мир с огромной высоты. Самолет обеспечивает требуемое расстояние для взгляда на совокупное человечество. Летящий в небе пассажир обретает божественный взор.

На горизонте не видно ни зги.

Они изнурены. Голодны.

Стая оказалась среди топи. Впереди высыхающее озеро. В грязи барахтаются многочисленные гиппопотамы. Им только это и остается, иначе не защититься от солнечных лучей. Раньше они нежились в воде, но ее уровень упал, и они не осмеливаются покинуть болото, бывшее прежде их гаванью. Они предпочитают бои друг с другом не на жизнь, а на смерть за ямы поглубже.