Елена Асеева - Последний [СИ]

Пес стоит около меня, слышимо повизгивая и легонечко дергая меня вперед, вслед пропадающего в туманных испарения брата. Этот туман густо оплел своими склизкими испарениями горные гряды, повис долгими лоскутами на ветках деревьев и словно заполз в лачугу пенистым гребнем, оставив на полу капельки воды, когда Сашка резко закрыл дверь. И тем разграничил для меня понятие семьи и одиночества, понятие прошлого и настоящего. Дверные петли все еще стонали, когда я задвигал железную задвижку, а подле меня крутился, помахивая своим перистым хвостом и поскуливая Рекс. Я уперся лбом в деревянную поверхность двери, и очень тихо сетуя, чтобы никто не услышал, сказал:

— Сашка, не уходи… Останься, брат… Сашка, вернись!

Я говорил эти слова и все последующие дни. Звал брат, всматривался в склоны гор, просил у неба. И хотя за это время мы привыкли с братом говорить вполголоса и никогда не кричать, устремляя взгляд вверх призывно выпрашивал у небесного свода Сашку обратно.

С ухода брата прошло семь дней… Как только за Сашкой закрылась дверь, я стал вести счет времени, следил за сменой дня и ночи, отсчитывал минуты… торопил часы… Подгонял едва переваливающееся по голубому небу солнце и вроде застывшую в единой форме круглую луну. Брата я ждал, особенно волнуясь впервые два-три дня, в последующие дни выскакивал из лачуги ночами при каждом шорохе, стуке, хрусте веток. Днем же я взбирался на соседний склон, залезал на дуб, тот самый с которого в свое время Сашка наблюдал за инопланетными машинами перемалывающими остатки нашей цивилизации, и, цепляясь руками за верхнюю ветвь, оглядывал пространство горных хребтов. В надежде увидеть брата, папу или хоть кого-нибудь… Сашка, уходя в хутор, забрал с собой бинокль, потому я толком не мог ничего увидеть, кроме желтеющего пространства леса взбирающегося на горные склоны, захватывающего их вершины, подпирающего в долинах сами русла рек. Из глаз моих текли слезы, а иссохшие от ветра и утрат губы безостановочно шептали имя брата…

Впрочем, кроме топчущегося возле корней дерева Рекса кругом никого не наблюдалось… Конечно, лес был полон насекомых, птиц, зверья, он был полон звуков, запахов, только чужеродных, опасных для меня. Тех которые могли принести гибель в любой момент.

Не мудрено, что теперь я смотрел на Рекса, как на единственное родное мне существо, связывающее с семьей и минувшими днями. Кажется, из нашей семьи лишь собака не сильно пострадала от переезда из города в эту лачугу. Рекс не только постоянно околачивался возле нас с братом, выпрашивая и поедая все, что не успели съесть мы, но и сам охотился, в том оправдывая себя как хаски. Посему я не раз видел, как он ловил мышей, ящериц, и даже ежей. А добыв пищу, пес прятался за ближайшим стволом дерева, и торопливо поедал пойманное, не то, чтобы не желая делиться, но и злобно рыча, бросаясь на нас, если мы с Сашкой пытались к нему приблизится. Таким образом, демонстрируя желания и возможность выжить вопреки всему, в том числе оспаривая мнение человека о собачьей преданности. И, очевидно, что отирался он около нас лишь по причине привычки и теплого лежака, который мы ему предоставляли на ночь.

После ухода Сашки, Рекс почасту пропадал… Уходя от меня не просто на час или около того, а словно подыскивая новое место жительства, мог не появляться и целый день. Впрочем, как счастье, неизменно возвращался к вечеру. И тем спасал меня от полночного ужаса в темной, сырой, холодной лачуге, где ночами скрипела не только тесовая крыша, но и сами стены, а за ними и вовсе, что-то стонало, выло и гудело. Каждый раз я встречал Рекса горячими слезами, целовал его в морду, обнимая, прижимался к широкой груди, в том находя хотя бы на чуть-чуть умиротворение, точно в объятиях папы или брата. Пес вспять моей радости становился более холодным, сдержанным на чувства, меньше ластился и все чаще рыкал на меня, особенно ночами, когда я от холода жался к нему, теперь и не замечая едкой кислой спертости которой отдавала его густая шерсть, может потому как сам теперь пах не лучше. Он практически не отзывался на мой зов, будучи занятым какими-то своими делами, и, кажется, стал забывать собственную кличку, порой не понятливо на меня поглядывая, ровно на что-то уже ставшее чуждым ему.

Потому, когда прошло семь дней после ухода брата и я окончательно понял, что он не вернется… Пропав, как когда-то папа… А может умерев, как мама. Я решил отправиться на хутор, в понимании, что сам… Один… В горах… Не смогу… И не просто умру от голода, а сойду с ума от горя и страха, когда Рекс вот так внезапно не пожелает вернуться на ночь, найдя себе новую семью или новый дом.