Елена Асеева - Последний [СИ]

Влево…

Вправо…

И вижу медленно убегающего по дороге, обнюхивающего ее поверхность любимого питомца.

— Ты помнишь, — внезапно слышу я голос папы, и прямо-таки вздрагиваю, таким он слышится явственным, — как сказал Антуан Экзюпери… Мы в ответе за тех кого приручили, — добавляет он. А я вновь озираюсь в поисках его, с тем осознавая, что это только игры моей памяти, не более того.

Впрочем, я на всякий случай напрягаю слух, затаив дыхание. И слышу, как рядом шелестят листвой деревья, покачивая ветвями, звенит ручей, тарабаня каплями о камни, и почему-то шуршит летящий с небесного купола дождь, наполняющий, и без того меня вымокшего, водой.

— Папа, — очень тихо зову я родителя. — Рекс! — теперь я довершаю свой зов криком и вижу, как пес мгновенно останавливается, поворачивает в мою сторону голову и едва помахивает хвостом, так точно видит уже надоевшую ему муху… вряд ли, что-то близкое.

Я сразу схожу с места и торопливо направляюсь в его сторону. Я боюсь его потерять, боюсь от него отстать, потому спешу, ставлю ноги, как придется, даже не ощущая болезненности в подошвах стоп, куда втыкаются камни, не всегда мелкие, порой крупные.

Мне нестерпимо жарко…

Душно…

Пожалуй, по коже лица течет даже не вода, а пот. Он собирается у меня на кончике носа большущей каплей, и во время моего хода качается вперед-назад, не желая спрыгивать вниз. На верхней губе тоже все время собирается вода, но там проще я всего только слизываю ее языком.

А кругом дороги шелестит пожелтевшей листвой лес. Деревья подбираются вплотную к рукотворной грунтовке. Они выбираются из оврага проложенного справа и спускаются с бугра подпирающего его слева, пытаясь забрать некогда отобранное у них человеком. Дорога вроде как петляет. Тянется неровно, а потом и вовсе резко берет вправо, ее так разворачивает подпирающий косогор наблюдаемо разрезающий неширокую долину, по которой бежит узкая с пенистыми завихрениями река, видимо, сбегающая с ближайшего склона. Сама грунтовка ощутимо идет вниз, спускается с более высокого места к хутору, пересекая лесной массив и мост через речку, по руслу которой едва теребится водный поток.

Дождь идет все сильней и сильней. Это уже ливень, он застилает мне глаза, а капли холодной воды соприкасаясь с моим жарким дыханием создают парящий перед глазами туман. Или этот туман создает сам дождь, серо-стальной полосой, сливающий с пепельно-почерневшего неба вниз воду. Мне так жарко, горит спина, грудь, голова, а во рту кислая горечь сменяется на кровавый привкус, потому начинают болеть зубы, нёбо и язык. Он и вовсе точно отек во рту, едва шевелится, потому я не могу позвать все время удаляющегося от меня Рекса. От усталости, жара и боли меня все время качает, а ноги одеревенели, не только в районе подошв, стоп, но и лодыжек.

На таких деревянных колдобинах я не могу идти, потому останавливаюсь, снова слизываю с верхней губы набравшуюся там от дождя воду, теперь не столько отправляя ее в рот, сколько просто смахивая вниз. А потом медленно опускаясь вниз, усаживаюсь прямо на полотно дороги, на которой запечатлелась извилистая строчка следов с широко растопыренными пальцами какого-то животного. Я не могу понять кто же тут прошел, оставив о себе память. Лишь мигом погодя, когда вновь в моем мозгу возникает воспоминание, словно напоследок понимаю, что это пробежал мой любимый Рекс.

— Мы выбирали эту кличку вместе с Максимкой, — отзывается нежный, лирический голос в моем мозгу. И в нем я моментально узнаю голос мамы. Она, кажется, не говорит, а поет… Какую-то добрую, колыбельную песню… Ее голос ласкает, убаюкивает, придает силы. Еще мгновение и я вижу всю маму… Ее фигуру, немного полноватую, наполненную жизнью, теплом. У мамы смуглая, как и у Сашки кожа, русые чуть вьющиеся волосы, и круглое лицо. С тем же мягким овалом и чертами, высокого лба, выраженными скулами, небольшим с еле заметной горбинкой носом, и алыми, мягкими губами. У нее тонкие слегка изогнутые русые брови и такого же цвета густые ресницы, опушающие крупные с приподнятыми кончиками зеленые глаза мамы.

Она такая красивая…

Самая красивая для меня, самая любимая… Даже после смерти ее образ остается таким живым. И я вижу смеющуюся, улыбающуюся и точно не подверженную смерти мамочку. Сейчас, в данный момент времени, полностью подавившей когда-то запечатлевшийся облик исхудавшей, с пожелтевшим лицом женщины, зеленые глаза которой затянулись белой дымкой болезни, а посеревшие, потрескавшиеся от мучений губы, чуть шевелись взывая к тому кто давно умер.