Фёдор Быханов - Пришелец [Сборник повестей и рассказов]

И только тогда, во всеоружии, маэстро Бахбородинский отправлялся в долгий, полный опасностей и приключений путь на Родину, преодолевая все препятствия и буквально наступая тогда, традиционной, как у всех островитян, босой ногой на горло собственной песни.

С его появлением Богатый остров, еще больше, чем прежде, повсеместно наполнялся таинствами и откровенной аурой творений маэстро Бахбородинского.

Хотя верно говорят, что и на старуху бывает поруха. С неожиданным появлением на небе армады летательных приспособлений — от рейсового пассажирского ковра-самолета до невиданного прежде, по-настоящему эксклюзивного, презервуарно-резервативного воздушного шара это и случилось.

Причем, единственную атаку на давно разученный и получивший признание слушателей, репертуар здешних озвучивателей информации — колотушкобойцами тамтамов совершил поклонник нормандских ритмов. Это был, никто иной, как собственной персоной удививший всех своим прилётом в липовом коробе с подарками месье Макароноухий.

Как оказалось, еще над океаном, зависнув над отрядом возможных арктических мстителей и подсобных тем водоплавающих, он не зря терял время. Умирая от страха в ожидании нападения рассерженных упряжек ездовых дельфинов снежных пахарей, месье непроизвольно настрочил на всём бумажном, что осталось после естественной физиологической реакции, последовавшей за осознанием опасности встречи с каюрами ездовых дельфинов. Благо, что в ход пошло далеко не все. И кое-что еще имелось у него в запасе, тогда опасность миновала, а взамен ее все оголенное естество — от пяток до души переполнили творческие откровения.

Вот их-то, после прилета Шамана к своей пастве и бухали теперь во всю мощь исполнительского мастерства тамтамы, убеждая островитян из разряда слушателей в радении дорогого гостя их интересам.

«Я люблю Богатый Остров, — солидно выводили колотушками музыканты, исполнявшего на самом большом инструменте главную мысль автора.

И все понимали, что это действительно так. Потому что не любить их было здесь нельзя, по причине вспыхивания иногда атавистических настроений, когда легко можно было попасть в меню на общем собрании при решении общих вопросов.

И не только в переносном смысле.

— Я твой бедный стебелек, мой дорогой Богатый остров! — написал в минуту душевного волнения, паря над морскими милями, месье Макороноухий. — И никогда не оставлю тебя в минуту счастливого благоденствия!».

И дословно, точно в соответствии с замыслом автора, устанавливали приоритет гениального откровения все имеющиеся в настоящее время ударные инструменты, как самые большие, вроде бочек, имевшихся в меньшем количестве, так и миниатюрные — кастрюлеобразные, которых было большинство.

И вот когда новые, пусть и прозаические тексты графомана, еще меньше чем в классической литературе, разбиравшегося в нотном стане, грозили окончательно вытеснить из атмосферы рифмованные квинты и кварты профессионального искусства, случилось событие, в корне перевернувшее прежнюю незыблемость культурных устоев островитян.

Теперь уже ничто не предвещала перспективу возвращения музыкальной культуры на круги свои. Ведь, что ни говори, а просто так и чирей не вскочит. Ни за что не могло случиться такого. Ни с того, ни с сего — тамтамы не изменяют свою верноподническую сущность. Вот и теперь не стали они «от сырости» переходить на любую иную, чем эта: единственно верную тональность.

И все-таки чудо произошло. И взяло оно отсчет с того самого момента, когда главные на острове музыкальные инструменты перестали стучать о высоких материях духовности и нравственности, почерпнутых от создателя прежних шедевров в бахбородинском духе.

Теперь они, как не бывало, ни когда прежде, переключившись на материальные низости, порожденные новым откровением месье Макароноухого, сильно боявшегося за личное благополучие над волнами.

Только и маэстро не оплошал. Им атака была благополучно отбита.

Вначале с откровенной тоской услышавший чужие звуки, порожденные не его личной творческой мыслью, маэстро Бахбородинский готов был пасть духом. Признал в нем своего конкурента. Но вовремя опомнился. И тут, уже серьезно забываемый своими прежними поклонниками, маститый некогда песнетворец вдруг решительно вышел из прежней, всех вокруг гнетущей прострации.

Ударив себя в грудную клетку, украшенную наколками скрипичного и басового ключей, он выдал такое, чего мало кто мог ждать от столь, культурного прежде, человека.