Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

Тан тщетно пытается перекричать расходившегося крестоносца, — тем более, что общий разговор давно распался на беседы вдвоём и втроём и шум за столом оглушает. Я пристально слежу за тонкими губами Тана… и, наконец, ловлю два ключевых слова: «товарищ Виола».

— …говорит, что равенство нельзя подарить или навязать. Товарищ Виола считает, что только люди, которые нашли своё дело и посвятили себя ему, могут считать друг друга равными…

— Своё дело, ха! — ревёт граф Робер, которого тщетно дёргает за рукав Зоя. Видно, и её власть имеет пределы. Жилы на шее графа натягиваются канатами, лоб покрыт п отом. — Их дело перешло к ним от дедов и прадедов. И внуки их подохнут пахарями, скотниками, конюхами!.. Или не подохнут, — ведь мы в раю, раздери меня сатана, — но никем другим стать не захотят. А значит, сеньор останется сеньором, и мужик мужиком, и король королём; и один будет пахать землю, а другой сидеть на троне… потому что так проще и надёжнее , — aet secula seculorum, amen! [111] Aet secula seculorum, amen — во веки веков, аминь (лат.).

— Но товарищ Виола…

Вдруг Тан замолкает на полуслове. Странное, почти одинаковое выражение принимают и его лицо, и взмокшая красная физиономия рыцаря. Нечто вроде насмешливой растерянности: «оба мы хороши, дружок…» Феодал и «красный кхмер» оказались достаточно умными, чтобы понять: спора-то и нет. Какое же может быть равенство, если с одной стороны верят в иерархию сословий, а с другой — в иерархию наставничества?…

…Виола права, настоящее равенство впереди. Оно наступит, когда исчезнут все границы.

В день подъёма на Синай назад мы с ней приняли больше, чем следует, портвейна 56-го года. Уже по возвращении на Тугорканов — я излился в поэтическом (надеюсь) плаче о том, сколь близка и безгранично далека, прекрасна и недоступна моя богиня. Вдруг Виола рассмеялась с неким, я бы сказал, зловещим кокетством и заявила: «А, всё равно этим кончится!..» Сказать, что меня при этом словно обварило с головы до ног, — значит, очень преуменьшить моё впечатление…

В общем, она разделась, — но не сбросив куртку, брюки и всё, что под ними, но легко выйдя из плоти, точнее, развернув её упругие вихри-частицы. То же она пригласила сделать и меня. Уже привычный к динамике , я взмыл и начал распространяться, как обезумевшая радиоволна, вбирая в себя токи воздуха, трепет подземных вод и сонную циркуляцию соков декабрьского леса.

И тут — прикосновение наставницы заставило меня собраться, сжаться и стать чем-то вроде буравящего пространство метеорита; рядом мчалась столь же плотным огненным сгустком Виола… Но, воспарив куда-то в открытое межзвездье, на скрещении слепящих лучей и мощных потоков энергий, во власти восторга, внушаемого окрестной гармонией светил, — мы вдруг разошлись с параллельных курсов, описали два симметричных полукруга… и ринулись навстречу друг другу!

Она дирижировала всем этим… Чудовищная вспышка; взрыв блаженства, неизмеримо более сильного, чем любой земной оргазм; потрясающая близость — взаимопроникновение — слияние — отождествление… Я понял, что при сближении с любимым человеком плоть только мешает; она — для топорного самовозбуждения, а не для высокой страсти. В секунды самых жарких объятий, бешеного ритма телесного соития — разве не случалось нам порою взгрустнуть о том, что душа её или его , сокрытая сейчас под маской мучительного блаженства, никогда не будет доступна вполне?! О, насколько возросло бы взаимное счастье, сумей двое любящих раскрыть друг другу свои внутренние миры; показать, что каждый не просто приемлет другого на миг сладкой дрожи, а любит истинно, беспредельно!.. В динамике я получил — и отдал — всё: пыл разделённой любви, согласие в мыслях, веру в грядущую вечную нерасторжимость нас двоих…

Да двоих ли только? Неуклюжей вознёй пары диплодоков в болотной тине кажется мне теперь самый бурный земной «секс». Там, где более нет одиночества, не место и «одиночеству вдвоём», самообузданию, ревности. Для чистых всё чисто. Придёт день, придёт мгновение, когда в наше с Виолой единство свежей, сверкающей зарницей ворвётся — и останется — Аиса. Поначалу она…

Не покажется ли скоро нам воспетая в веках любовь двоих лишь частным случаем, зародышем блаженного всечеловеческого слияния? Не путём ли разрастания сети любящих сложатся личности народов? (Ведь речь может идти не только о «страсти нежной», но о любви родных, друзей, сотворцов…) Не станет ли наше грядущее всеземное сверх-Я — потомком человечества любящих ? И не оттого ли родится однажды единое сознание Я-Мы, что не будет больше тел, принуждающих нас замыкаться в себе, и не будет замкнутых, озлоблённых душ? Всё лучшее, ценнейшее в нас проявится и воплотится благодаря счастливой жизни, и прекрасные очищенные сущности, открытые друг другу, просто не смогут не полюбить — каждый каждого и все всех. Так срастётся прочное всеединство.