Инна Шульженко - Вечность во временное пользование

Они сидели друг против друга за маленьким круглым столиком перед кафе, сцепив пальцы: его рука с седыми волосками на фалангах и её ручка с обручальным кольцом и светлым маникюром. Локти, как стрелки в круге стола, указывали в противоположные стороны: получился дорожный знак их несостоявшейся жизни вместе, дороги, что разошлась навсегда.

Мадам Виго смотрела на свою первую любовь и, после изначального минутного укола тщеславия, страха: ах, как же это он увидит, до чего она постарела! – сейчас с волнением наблюдала, как их молодость возвращается под воздействием великого реставратора – любящей памяти.

Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Август, жара. В огромном городе праздник, повсюду люди, толпы людей, пары и группы, колонны и танцующие круги.

Открытый автомобиль несётся по широким улицам. Парни торопятся на другой конец города, где скоро на открытой веранде в старинном парке с узкими кирпичными дорожками начнётся концерт аргентинской музыки. Лето, обожжённые на солнце лбы, они только что быстро искупались в реке, и чёлки густых мокрых волос зачёсаны наверх, но их дружески треплет ветер. Широкие брюки, парусами надувающиеся от скорости белые рубахи на худых юных телах. От полноты жизни они кричат, привставая с сидений: «Vive la France!» И снова! И снова!

И на какой-то раз из яблочной аллеи вдоль ограды университета в ответ им доносится девичий голос: «Vive la France!»

Изумлённые, они останавливают автомобиль и не сразу, но находят в солнечных пятнах пронизанной светом аллеи двух смутившихся девушек, совсем не ожидавших, что летящая на полной скорости машина вдруг остановится.

Одна из них, в платье с юбкой-колоколом, совсем не говорит по-французски, и вторая, в платьице, узком, как карандаш, переводит ей. Подруги отходят в сторону, чтобы обсудить приглашение поехать на концерт, и Маню, подбадривающе улыбаясь, поглядывает на Узкое Платьице, удастся ли ей уговорить Юбку-Колокол.

– Да! – кивает она. – Мы едем!

В парке множество народу, нарядная толпа наэлектризована собственной молодостью, жаром и надеждами этого лета, полуголыми телами всех цветов и размеров вокруг, пылкими музыкантами на сцене открытой эстрады: бандеоны, скрипки и гитары сгущают музыку до ощутимого крепкого объятия. Многие начинают танцевать.

Маню склоняется к своей крошечной, ему по грудь, партнёрше и круглыми мерцающими из толстых век глазами заглядывает ей в душу.

И, словно бы его взгляд проник в ярко освещенный коридор зрачка и беспрепятственно прошёл по нему, оглядываясь, он видит: вот её комнатка со школьным письменным столом, на нём женский портрет в простой оправе, нательный крестик на верёвочке и запечатанный толстый конверт; вот – пустая гостиная с зашторенными окнами и мебелью под полотняными белыми чехлами; вот – закрытая дверь в тёмную комнату, там клубится дым или пар; вот – кухня, где приходящая два раза в неделю равнодушная помощница по хозяйству всегда глядит мимо, готовит еду на три дня: варит кастрюлю супа и тушит утятницу жаркого.

Там он и видит свою маленькую подружку, но в её одинокие восемь лет: в квадратных детских ладонях зажата лысая от объятий когда-то бархатная собачка, Милое Сердечко. С тоской, исподлобья она смотрит в широкую спину кашеварящей чужой женщины и, прошептав что-то в висячее коричневое ухо пёсика, уходит к себе, заплетая ноги в грубых серых колготах, и там, не зажигая света, садится перед письменным ученическим столом, долго глядя на свой реликварий.

…И когда в его большую широкую ладонь проскальзывает её узкая рука, он хочет только одного: чтобы она не была больше в своей комнате одна, никогда. Пусть бы она теперь всегда была с ним?

Зажигаются фонари, сумерки отодвигают прошедший день в темноту за пределами танцевальной площадки. И в этом свете они влюбляются друг в друга: так бывает, когда словно какой-то луч указывает на то, что тебе нужно. Или – кто. Они смотрят друг в друга во все глаза, мощный Маню и его маленькая, как та девочка, подружка. Её узкое платье в крапинку – шелковистое и тёплое, и его рука боится сдвинуться с места на её рёбрышках. За вечер танцев ткань в этом месте темнеет от его взволнованного пота.

Десяти дней вместе оказывается совершенно достаточно, чтобы она вплоть до замужества пыталась разыскать его. Никаких сомнений в насильственности его неожиданного исчезновения у неё не было. Она знала: если бы их жизнь зависела только от него, он бы спрятал её в свой левый нагрудный карман, устроил ей там до собственного сердца яркий коридор, поселил бы в нём, как в доме, с их гостиной, с залитыми солнцем окнами, множеством книг и пластинок, собак и кошек, осликов и коз на Рождество, цветов и детей, смеха и конфет. С их спальней, где она бы, как девочка на шаре, покачивалась перед ним на цыпочках, подняв руки. И на её кухне, где она хозяйничала бы для своей семьи и где её всегда могли обнять за ноги их дети – или он сам.