Инна Шульженко - Вечность во временное пользование

– У мужчин же то же самое. Корнишон в штанах? – Покупай большую тачку! Низкий ай-кью? – Качай мышцу и кубики на животе! Все просто, неново, классически…

Иногда она выдыхалась, как будто заканчивалось действие наркотика, и могла так и не завершить какую-то мысль. Но именно это и нравилось Зитц: с ней можно было начинать с любого места – и продолжать, и уходить, не прощаясь. Как с многолетним юзером, живущим в правом нижнем углу твоего компьютера в окошке с зелёной лампочкой: всегда онлайн, к нему всегда можно стукнуться, ему всегда можно написать – или прочесть его последнее сообщение и ответить самому. Это такой диалог, когда нет необходимости каждый раз специально здороваться. Он, диалог, непрерывен. Не прерывается, даже когда собеседники молчат.

Так и с Пюс.

Ты же не будешь каждое новое утро открывать глаза и здороваться: здравствуй, жизнь!

Это как-то странно.

Пюс была, как жизнь, – потоком.

В котором плыла Зитц, и её микрокосм был полон и достаточен. Всё остальное – опционально.

– Ну давай-давай, что ты там ещё стянула?

Зитц покопалась в кармане куртки.

– На.

Она закурила, оглядываясь уже в новой стадии опьянения: бегущие по воде Сены кардиограммы фонарей, шумные, трепещущие в ночном летнем ветре крафтовые листья старинных платанов в тесных им кронах, как будто все-все любившие этот город, прощаясь, засушили свои сердца между страниц его путеводителей и потом, вместо замков на ограды погибающих от этой тяжести мостов, развесили свой невесомый гербарий по шатровым деревьям набережных, бульваров, аллей его садов и парков. Слетит лист – возьмёшь его, а там – чьё-то имя. Зитц и Пюс были здесь.

У самой воды внизу, поодаль друг от друга, сидели редкие парочки, целовались, молчали, переплетя руки или обнявшись. Была совсем поздняя ночь, шумные весёлые гуляки уже отрубились или занимались сексом по домам и гостиницам. На улицах остались только они. Кто они? Наверное, те, кому сегодня было не с кем заняться любовью – ещё или уже.

Только на одной из жилых лодок метрах в ста от их лестницы ещё была движуха: музыка, взрывы смеха, кто-то пытался спеть.

– Ну вот у меня ни ног, ни сисек, ни интеллекта выдающегося: что продавать мне?

– Сексундочку… Щас.

Пошла блевать. Эх. Но так тоже было всегда: если Пюс жрала шоколад или ещё что-то, если она вообще просто ела, заканчивалось это двумя пальцами в рот в сторонке и покаянным селфи в чёрных потёках туши на осунувшемся, и без того худом лице (хэштэг «Пусть мне будет стыдно»).

– А ты в случае крайней необходимости продашь папино наследство или мамину недвижимость. И вопрос продажи себя на некоторое время будет задвинут. А?

– Да уж: кто-кто, а мой папаша продавал себя всю жизнь. Если бы после каждой продажи ставили печать на кожу, как в клубах, на нём бы места свободного не было. Ну, может, в одном месте только, хе-хе.

Блоха взяла бутылку с водой и спустилась на несколько ступеней вниз, со стонами отвращения полоща рот после блевотины. Её немного качало.

Зитц смотрела на подружку: всегда разную, как актриса драмтеатра, всегда костюмированную, одеваться по последней моде ей было «ску-у-учно». Сегодня выбор был сделан в пользу юбчонки из клочьев серо-розового газа из детского отдела Н&М с кедами без шнурков и майки с облетающими пайетками. Из правого кеда вверх по лодыжке торчала роза из арабской лавки.

Она ненавидела, когда приходилось говорить или слышать об отце. Но это была Пюс, а в ней она любила даже то, что ненавидела.

– Отстань.

– Уже!

Розово-серая Мечтательная Блоха на светло-электрической сцене гранитных ступеней идеально смотрелась прямо в центре драгоценной светлеющей ночи. Например, как смотрелась бы блоха в янтаре, если бы янтарь мог быть чёрным, но уже начинающим наливаться зарей, в прожилках и зарницах алых лучей.

– Давай! Щёлкни меня, и пошли! Глоточек нам не помешает!

Она сунула в руки Зитц свой телефон и снова сбежала вниз, приняла позу:

– Чтобы всё вошло!

Зитц небрежно нащёлкала горизонтальных и вертикальных кадров – всё равно Блоха потом колдует с ними до полной неузнаваемости.

– Куда? – крикнула она в спину подруги, с отчаянием не поспевая за лёгкими ногами с розой, быстро-быстро сбегающими вниз по ступенькам.

– Догоняй!

Внизу Пюс, без зеркала мазнув губы помадой, быстро проинструктировала подругу:

– Так, слушай, все всегда знают Бертрана…

– Какого Бертрана?

– Какого-нибудь, у всех есть свой знакомый Бертран! Пошли.