Павел Шумил - Кот в муравейнике

— А мне? — спросила Тамарр.

— А тебе сначала нужно научиться читать и писать на нашем языке. Или на русском.

— Что за язык такой? — обе хором.

— Язык иноземцев. Мой папа — иноземец, а мама родилась в империи. Я, вообще-то, приемный сын со дня рождения. Сестренка — тоже. У прраттов и иноземцев своих детей быть не может. Русский — папин родной язык. У нас такая странная семья, что с детства на трех языках говорю. Родной папин, родной мамин и как бы родной по цвету шкурки — язык рыжих королевств.

Решил ознакомить девушек с основами русского языка, и тихо балдею. Нет, не от того, что у меня три родных языка. Это случается. Балдею от русского. Раньше привычно не обращал внимания. Но возьмем тарелку и сковородку. Они стоят на столе. Теперь положим тарелку на сковородку. Она теперь ЛЕЖИТ в сковороде. Возьмем домашнего бачука. Он влез на стол и сел на попу. Он сидит на столе. Рядом с ним села птичка. Она тоже сидит на столе. Но она же СТОИТ на ногах… Теперь прихлопнем птичку и сделаем из нее чучело. Оно будет СТОЯТЬ на столе. Где разум, где логика? Как я четырнадцать лет говорил на этом языке?

— Серый, переведи на язык рыжих: «За песчаной косой лопоухий косой пал под острой косой косой бабы с косой», — звучит в наушниках ехидный голос одного из аналитиков Стаса.

— Еще раз такое спросишь — не вернусь из увольнения и останусь навечно на Диком материке, — вяло отбрыкиваюсь я.

— Хозяин, почему тебя голос серым зовет? Ты же рыжий, — спрашивает Тамарр.

— Он серый, потому что еще совсем зеленый, — комментирует сестренка.

— Это игра слов из русского языка, — пытаюсь объяснить я. — Зеленый — это значит незрелый, неопытный, совсем юный. А Серый я потому что Серргей. Такое сокращение от имени.

— Как вы можете говорить на русском? В нем у каждого слова по три смысла! Я отказываюсь это понимать! — заявляет Лапочка. А ведь она худо-бедно знакома с четырьмя языками, кроме родного.

Кстати, надо познакомить Стаса с ее мамой-полиглотом. Подготовим базы по незнакомым языкам, пополним уже имеющиеся.

Хотел познакомить Тамарр с письменностью, достал бумагу, стило… Но вместо этого обучил девушек игре в крестики-нолики.

— Серый, вам пора собираться на корабль, — напоминает сестренка. Надеваем униформу, выходим под дождь. Тамарр садится на байк, я накрываю ее и байк пленкой. И сам ныряю под пленку как в палатку. К углам пленки привязываю веревки. По-морскому — концы. Это чтоб ее ветром не унесло.

— Мы так и полетим под пленкой? — спрашивает Тамарр. — Не видно же ничего.

— Не видно — пол беды. Пленка на ветру полощется, быстро лететь нельзя, — объясняю я и поднимаю байк вертикально вверх.

На трех тысячах метров дождь остается под нами. Светит солнце, но холодно! Настраиваю автопилот на место вчерашней предпоследней посадки. Плотно закутываемся с Тамарр в сложенную в несколько слоев пленку, и я жму на кнопку. Теперь байк сам довезет нас до корабля.

Под пленкой не холодно, мы как в маленьком парнике. Но ноги мерзнут. Тамарр поджимает под себя то одну, то другую ногу. Беру с нее пример.

Через час мы на месте. Точнее, на три километра выше места. Даю команду байку медленно опуститься до высоты сто метров. С каждым метром становится теплее и мокрее. В общем, промокли до пояса. Снизу.

Разглядев за пленкой и дождем силуэт корабля, я направил к нему байк. Нас встретили радостными воплями и солеными шутками. Боцман проводил в кают-компанию. Там сунули в руки кружки с горячим вином, грохнули на стол сковороду с шипящими и скворчащими кусками мяса, блюдо с нарезанными дольками местных фруктов и блюдо с лепешками.

Вино горячее, мясо горячее. И это так здорово! И главное — хлебные лепешки! Неделю хлеба не ел. А фрукты пронзительно кислые и пряные. Из них, вообще-то, соус делают. Но на флоте ребята простые, считают, что соус сам собой из компонентов в животе смешается.

Наполнив желудки, идем к капитану. Выходя из кают-компании, делаю вид, что от вина меня шатает, и хватаюсь за дверной косяк.

Капитан вручает мне сумку с письмами и говорит много теплых слов. Произношу ответную речь и дарю ему солнечные очки. Выходя из каюты, снова изображаю нетрезвого и хватаюсь за дверной косяк. Два микрофона установлены! «Паранойя — наше все!» — сказала бы Линда.

Дождь все еще моросит. Убираю сумку в багажник байка, прощаюсь с командой, закутываю себя и Тамарр в пленку, пристегиваю к байку. Матросы щупают пленку и качают головами.

— Где изготовили эту ткань? — спрашивает боцман.