Анна Семироль - Офелия

- Спасибо, друг. С тобой можно сколотить охрененную банду!

Они помолчали, Питер ещё раз попытался рассмотреть русалочку в цистерне, а потом спросил:

- Куда дальше, Йон?

Мальчишка повернул руль, направляя грузовик в поворот.

- Дальше? Оптимально – в порт Дувра, но кто нас туда пропустит? Я смотрел по картам, нашёл несколько спусков к проливу. Главное будет не пролететь нужный указатель.

- А потом?

Дорогу перед цистерной перебежала коза с длинным куском верёвки на шее.

- О, не одни мы драпаем этим утром! – воскликнул Йонас. – А потом… потом мы с тобой попрощаемся, Пит. Я тебя попрошу только об одном: заботься о Лу. Он смекалистый, понимает кучу слов, пытается речь пародировать. Эй, Лу, как тебя зовут?

Пикси встрепенулся и радостно отозвался:

- У-у!

- А меня?

Улыбка стала ещё шире:

- Йоньс!

- А я кто? – спросил Питер.

- Итэ!

Йонас рассмеялся:

- О, точно! От тебя ничего не скроешь. Пит, Лу тебя определяет, как Едока[1]!

Лу запищал, запрыгал на месте, указывая лапкой на что-то за спинами мальчишек. Питер обернулся и вскрикнул:

- Офелия! Она жива!

- Мёртвую я бы и не повёз, - невозмутимо заметил Йонас и, помолчав, добавил: - Убил б того урода, что к ней бойца запустил.

- Бойца?.. – переспросил Питер, не сводя глаз с покачивающейся в толще воды русалки.

- Ты его не видел, что ли? Ошейник клёпанный, на запястьях браслеты с шипами. Эти твари родились в неволе, их специально натаскивали убивать себе подобных. Скармливали мясо их же сородичей. Тренировали на боях. А потом наловчились запускать к конкурентам по выставкам. А с утра вылавливали жертву бойца по кускам.

- То есть Офелия… она сама из воды выбралась? Чтобы…

- Спастись, - закончил за друга Йонас.

Снова повисла тишина. Йонас хмуро вглядывался в пелену дождя над трассой, Питер смотрел на хрупкую белую руку за толстым стеклом, ловя малейшее её движение.

- Мы же довезём её, Йон?

- Не сомневайся.

Дождь ослабел, небо позади «Посейдона» посветлело, налилось розовым, как спелое яблоко.

- Рассвет, - улыбнулся Йонас, поглядывая в зеркало заднего вида. – Мечты сбываются. Давно хотел встретить рассвет с другом.

Питер посмотрел на него – улыбающегося, ясноглазого, с растрёпанными светлыми волосами и совершенно июльскими веснушками. Страх отступил, остался далеко позади, и ему не по силам было догнать катящийся по шоссе серебристый «Посейдон». Сейчас Питер верил в бога, как никогда раньше, и у этого бога было имя Йонас.

- Знаешь… - начал Питер, и Йон тут же перебил:

- Это словцо Кева, не смей его тырить!

- Неважно. Ты лучший в мире друг. И самый смелый человек из всех, что я знаю. А ещё ты водишь лучше, чем Ларри, - честно признался Питер. – И я уверен: ты точно станешь великим футболистом!

- Круче Пеле? – прищурился Йонас.

- В сто раз!

- И ты обещаешь нарисовать мой портрет?

- Обещаю!

Впереди показался указатель, и Йонас повёл грузовик на развилке влево. Дувр остался правее, а пробивающееся сквозь тучи солнце согревало щёку Питера. «Посейдон» съехал на грунтовку, пошёл тяжелее и медленнее, колыхаясь над глубокими лужами.

- Пит, я тоже скажу, пока настрой нужный, - Йонас облизнул пересохшие губы и взглянул на друга: - Ты – моя семья. Большего и не надо. Ах-ха, и Лу. Мелкий, не дуйся. Я тебя тоже очень люблю. Больше, чем полосатые конфеты! Кстати, кто тебя так расписал? Зубы-то все целы?

Питер смутился, показал поднятый вверх большой палец, и только открыл рот, чтобы рассказать Йону про вчерашнюю драку в школе, как позади цистерны взвыли сирены полицейских машин. Йонас выругался сквозь зубы, прибавил газу.

- Хоть бы миль сорок пять в час, - процедил он сквозь зубы. – Дава-а-ай!

Питер обернулся: со стороны города далеко-далеко виднелось несколько машин с проблесковыми маячками. И они стремительно приближались. Йонас выжимал из грузовика всё, что мог, машину заносило в грязи, двигатели ревели так, что закладывало уши. Лу испугался и переполз с торпедо на колени юному водителю, а оттуда – в нагрудный карман.

- Хорош оглядываться! – крикнул Йонас. – Мы вперёд поедем, а они пусть в грязи завязнут, ах-ха!

Он расхохотался, надавил на клаксон, и «Посейдон» откликнулся басовитым раскатистым рёвом.

- Питер Палмер, выше нос! Споём?

Питер откинулся на спинку кресла, вцепился обеими руками в сиденье и начал голосом, дрожащим от тряски и волнения:

- Когда ночь… придёт… И тьма на мир падёт, лишь луна – она одна – будет светить…[2]